"Они брали рейхстаг" - читать интересную книгу автора (Сбойчаков Максим Иванович)

4

Праздничное настроение все больше захватывало людей. Временами казалось, что война уже кончилась, что бойцы просто охраняют загнанных в подземелье фашистов.

Эта мысль совсем было утвердилась, когда показался белый флаг и гитлеровцы запросили парламентера.

Наконец-то одумались! Вот только условие смущало: требовали, чтобы на переговоры вышел офицер в звании не ниже полковника. На КП все поглядывали друг на друга. Где его взять, полковника? Неустроев обратился к Бересту:

– Придется тебе, Алексей Прокофьевич.

– А что же, не возражаю, – поняв комбата, засмеялся Берест.

Майор Соколовский доложил командиру полка Зин-ченко, который находился в штабе полка в доме МВД. Тот одобрил и решение, и выбор. Стали хлопотать вокруг замполита – чистить его одежду, поправлять снаряжение. Гусев уверенно сказал:

– Что ж, осанкой и манерой держаться, Алексей Прокофьевич, ты вполне сойдешь за полковника. Надо только умело сыграть эту роль.

– За этим дело не станет, – весело подмигнул Берест. – Вот фуражечку бы не мешало поновей…

Кто-то вспомнил об Иване Прыгунове, но его фуражка оказалась мала.

– Примерь, может, подойдет моя, – предложил вошедший Матвеев.

Берест надел ее и довольно засмеялся.

– Сама судьба идет нам навстречу. Ну-ка, адъютант, почисть, – входя в роль полковника, сказал он и протянул фуражку Рудневу.

Комбат объявил Прыгунову:

– Пойдешь с нами переводчиком.

Провожаемые десятками глаз, парламентеры двинулись по коридору. Берест – в середине. Плечистый, высокий, он действительно походил на большого начальника (лейтенантские погоны прикрывала кожанка). По бокам – «адъютанты»: Неустроев и Сизов – командир хозвзвода, сзади – Прыгунов. Комбату не терпелось узнать, что задумал противник. Сизов сосредоточился на мысли, как он чесанет из автомата, если немцы пойдут на провокацию. А Прыгунов волновался, сумеет ли перевести все как нужно: ведь в концлагере немецкому научился.

Оставшись на КП, Гусев принялся за дела, стараясь заглушить чувство беспокойства. Всякое может случиться. Сколько раз фашисты вероломно уничтожали парламентеров! А разве исключена провокация? Тем более если немцы усомнятся в Бересте: уж больно молод полковник.

По лестничной клетке полуподвала в ожидании русского парламентера нервно прохаживается немецкий оберет. Его задача – перехитрить русских. Командование рейхстага по радио обратилось к генералу Вейдлингу, командовавшему обороной Берлина, с просьбой прислать подкрепление, снаряды, фаустпатроны. Тогда гарнизон сумеет ударить по русским, которых, по косвенным данным, не так уж много… И ему во что бы то ни стало надо тянуть время, заставить русских ждать. Как лучше это сделать – подскажет обстановка. А вот наконец и русские! «Какой молодой и высокомерный полковник! Наверное, этот юнец считает, что наша капитуляция уже предрешена. Нет, война еще не кончена».

Оберет нахмурился. Он решил захватить инициативу в переговорах и незаметно кивнул стоявшему рядом с ним седому старику. Прыгунов не успел и рта открыть, как старик, обращаясь к Бересту, произнес по-русски:

– Наш гарнизон готов сдаться при одном условии…

– При каком же? – холодно осведомился Берест.

– Вы должны сложить оружие! – произнес переводчик заученные слова.

Берест откровенно рассмеялся и заметил, как передернуло фашиста.

– Скажите оберсту, что он большой шутник.

– Нет, я не шучу, – вызывающе произнес гитлеровец. – Вас в рейхстаге мало. По существу, вы у нас в плену…

– Нас в рейхстаге столько, сколько нужно, чтобы разгромить ваш гарнизон. А насчет плена не будем спорить. Не вы у нас, а мы у вас сидим на плечах. Если вас это утешает, на здоровье. Нас такой плен вполне устраивает. – И, желая подчеркнуть, что ответы немца его не интересуют, заговорил с переводчиком: – Вижу, вы – русский. Как вы оказались у немцев?

– Из-под Саратова я, – нехотя ответил старик. – В шестнадцатом попал в плен да так и остался тут.

Глядя на русского, по собственному желанию ставшего предателем, Неустроев вспомнил своего отца. Ведь тодае в германском плену был, а вернулся на Родину не согнувшись.

Разговор с переводчиком не понравился оберсту, но ou сдержался, имея задание выторговать хотя бы час времени.

– Мы готовы… – начал оберет. Берест прервал фашиста:

– Господин полковник, мы пришли сюда не воду в ступе толочь. Передайте своему командованию: на рейхстаге – красное знамя и мы предлагаем вам безоговорочную капитуляцию. Гарантируем жизнь всему личному составу. Срок для ответа – двадцать минут.

Козырнув, повернулся и стал медленно подниматься по ступенькам. Растерянный оберет, не ожидавший столь скорого окончания переговоров, со злобой смотрел в спины уходящим: «Кто бы мог подумать, что русские будут диктовать нам свои условия?!»

Берест со своей «свитой» ввалился в комнату КП батальона. Офицеры кинулись к нему с расспросами, но он только отмахивался. За него ответил Неустроев:

– Толково разговаривал Алексей Прокофьевич. Уверяю вас, ни одному артисту, даже заслуженному, не сыграть роли парламентера так, как сыграл ее он.

Берест продолжал отмахиваться:

– Хватит, хватит поздравлений. Не надо забывать, что они готовы на все… Как крысы в ловушке…

– По местам, товарищи! Ближайшие минуты покажут, что они задумали. А мы должны быть готовыми ко всему.

Неустроев то и дело поглядывал на часы, ожидая ответа фашистов. Проверены посты, солдаты и офицеры начеку.

Обеспокоенный неравным соотношением сил, в который раз спрашивал себя: «Устоим ли?»

– Настроение у всех одно: бороться будем до последнего вздоха, – сказал Гусев, когда комбат поделился своими сомнениями.

Несколько минут курили молча. Неустроев вспомнил немецкого парламентера. Наглый тип.

– Глядел я на него, Кузьма, а сам думал: неужели в Германии нет людей, понимающих истинный ход событий?

Тогда, конечно, мало кто знал об антифашистском подполье в Германии, хотя кое-что до нас и доходило. Мы знали, например, что немецкие патриоты обратились к войскам берлинского гарнизона с горячим призывом, что их листовки уже ходили по рукам, рассказывая правду о событиях:

Многие немецкие солдаты, прочитав эту листовку, выходили из домов, складывали оружие, сдавались в плен.

В подземелье рейхстага листовка, вероятно, не проникла. Да вряд ли она и смогла бы образумить оголтелых эсэсовцев. Здесь лихорадочно готовились к контратаке «по приказу фюрера», хотя фюрера уже не было в живых – от его имени действовали Геббельс и Борман.

Днем 1 мая тишину внезапно разорвала яростная стрельба. Автоматы, фаусты, пулеметы ударили разом. В клокочущий вулкан превратилось подземелье рейхстас криками фашисты кинулись наверх. На одного советского бойца их лезло десять – пятнадцать.

Но во время боя врагов не считают, а бьют.

фаустники Козлова дружно ударили по подвалам и лестницам, открыло огонь орудие Сорокина. Не дремали и автоматчики. Лестницы покрывались вражескими трудами. Атака фашистов захлебнулась.

И вдруг они появились на верхних этажах. Откуда? Каким образом? Неустроев не сразу даже поверил своим глазам. Ведь выходы из подвалов в наших руках!

– Снаружи, с противоположной стороны, ворвались, не иначе, – предположил Гусев.

Так оно и было. Гитлеровцы одновременно контратаковали и из подвалов, и из домов, примыкавших к восточному крылу рейхстага, еще не занятых нами. Учли они и то, что наши малочисленные подразделения захватили не все комнаты, коридоры, не контролировали двери в восточном крыле здания.

Оказавшись внутри рейхстага, фашисты бросили все силы, чтобы «откупорить» подвалы, высвободить подземный гарнизон.

Это был удар в спину нашим ротам. Сьянов, увидев позади себя гитлеровцев, не растерялся – швырнул гранату в немцев, перебегавших коридор, и открыл огонь из автомата. По примеру командира, используя укрытия – ниши в стенах, статуи, – в схватку вступили и бойцы. Бой принял очаговый характер.

У статуи императора Вильгельма рослый и гибкий Исчанов, расстреляв все патроны, наотмашь бил прикладом автомата направо и налево. Его окружили фашисты. Троих из них Исчанов уложил. В борьбе с четвертым, не рассчитав удара, промахнулся, разбил о скульптуру приклад, но тут же выхватил кинжал и, ловко увертываясь от ударов, начал разить им врагов.

Неподалеку дрался Берест. Из-за статуи на него набросился грузный эсэсовец. Замполит собрал силы и отшвырнул его от себя. Ударившись затылком о мрамор, фашист замертво рухнул на пол. Алексей выпрямился, желая перевести дыхание, и увидел гранту. Она летела прямо к ногам. Две-три секунды и – смерть! В одно мгновение метнулся за статую и плашмя растянулся на полу. Сверкнуло пламя, раздался взрыв. «Жив!» – радостно ощутил всем телом. Поднялся и только тогда почувствовал острую боль в левой ноге.

Гитлеровцам удалось ворваться в большой зал, над которым возвышался купол. Отсюда они настойчиво пробивались по коридору туда, где в двух комнатах разместился штаб батальона.

Неустроев в коридоре из-за выступа наблюдал за боем. Откуда-то сверху клубами полз едкий дым. В конце коридора изредка мелькали фигуры немцев. «Накапливаются!» Опасаясь, что автоматчики не сумеют сдержать вражеский напор, выдвинул в коридор пулеметчика:

– Устраивайся за железным ящиком и пока не открывайся. В случае прорыва шпарь по фрицам до последнего патрона!

Укрепляя оборону коридора, комбат думал не только о КП. Он понимал, что немцы рвались сюда из других соображений (о КП они, конечно, не знали): коридор открывал выход к наружной двери, той самой, через которую батальон проник в рейхстаг. Захват ее обеспечил бы немцам свободу действий, а у нашего гарнизона прервалось бы сообщение с другими подразделениями через Кенигсплац.

«Надо посоветоваться с командиром полка». – Прижимаясь к стене, Неустроев медленно пробирался на КП, где оставался Соколовский. О появлении фашистов в рейхстаге он немедленно доложил командиру полка, а указаний получить не успел: оборвалась связь. Прошло уже немало времени с тех пор, как Ермаков ушел искать обрыв, а результатов никаких. Неустроев отправил Прыгунова к соседям. Оказалось, Давыдов и Логвиненко тоже не имели связи со штабом своего полка.

«Может, уже налажена связь?» – С надеждой открыл дверь кабинета. Гусев с кем-то говорил по внутреннему телефону. Пока связи со штабом полка нет.

– Ярунов, Ярунов! – кричал в трубку Гусев. – Говори громче!

По лицу Кузьмы Неустроев догадался: что-то неутешительное передает Ярунов. Брови сошлись, веки подергивались. Гусев еще громче закричал:

– Ярунов! Ярунов!.. Ах, черт побери, оборвалось. – Не бросая трубки, сказал: – Сьяновская рота дерется врукопашную. Там замполит с комсоргом… Тяжелее на втором этаже, где Ярунов держит галерею, что в зале под куполом. Немцы устроили пожар: горят ковры, паркет, кресла.

«Теперь понятно, откуда дым», – сообразил Неустроев.

Гусев продолжал:

– Ярунову тяжело, но помощи не просит: знает, всем трудно. Лишь одна просьба отовсюду: воды. Вместе со Сьяновым дерется и командир хозвзвода лейтенант Сизов. Солдаты беззлобно поругивают его: «Лучше раздобыл бы нам водицы, хоть по стаканчику».

Что ж, они правы! За сутки – ни глотка. Хозяйственники не раз пытались доставить воду и еду. Не вышло: или люди гибли, или приходили с пустыми, изрешеченными пулями термосами.

Дверь КП распахнулась. Из коридора хлынули клубы дыма.

– Горят шкафы, товарищ капитан. Фаустами немцы подожгли, – доложил солдат с порога.

Соколовский выбежал в коридор.

– Разбирай перегородки, туши пожар! – приказал он, а сам кинулся наверх, чтобы уточнить, что делается на площади.

Со стороны Шпрее, стреляя на ходу, медленно ползли два немецких танка. Следом за ними перебежками продвигались автоматчики. Вот оно что! Контратаку, предпринятую фашистами внутри здания, поддерживают снаружи. Значит, решили во что бы то ни стало вернуть рейхстаг. Может, лучше покинуть его на время? Нет, нельзя: на площади люди окажутся под многослойным перекрестным огнем!

Неустроев на КП обдумывал создавшееся положение. «Значит, фашисты уже не надеются одолеть нас в бою… Думают огнем выкурить и проложить себе путь к выходу из рейхстага».

Вернулся Гусев с опаленным лицом:

– В коридоре жара, как у доменной печи. Огонь теснит бойцов.

Внезапно зазуммерил внешний телефон. Капитан одним прыжком оказался у аппарата. Боясь, что связь может оборваться каждую минуту, торопливо доложил обстановку:

– Товарищ «четвертый», в рейхстаге пожар, на людях загораются шинели, в окнах лопаются стекла… Держимся, нужна вода…

Зинченко некоторое время молчал. Потом сказал:

– Разрешаю покинуть рейхстаг…

Неустроев растерялся: не ожидал подобных слов. «Неужели полковник подумал, что хотим бежать?» Горло точно чем-то сдавило. Машинально расстегнул ворот гимнастерки:

– Не для этого докладывал, товарищ «четвертый».

– Я вас понял. Повторяю, разрешаю, если найдете необходимым.

Положив трубку, комбат дрожащими пальцами долго не мог вынуть папиросу. Не раз отступал он за войну. Но что значит покинуть сейчас рейхстаг? Сможет ли он после людям в глаза смотреть? Нет, скорее гибель, чем отход. Тут же поймал себя на мысли, что рассуждает, как рядовой солдат. Ему, офицеру, вверена судьба многих людей…

– Что скажешь, Кузьма?

– Сам знаешь, «разрешаю» – это ведь не приказ. А все же фашисты плохо рассчитали… Что значит поджечь шкафы? Понимаешь? Этим они надолго сами перекрыли себе дорогу к наружной двери. А для нас – передышка.

– И все же за коридором надо смотреть в оба!

– Это само собой. Но главной опасностью были и остаются выходы из подвалов…

В коридоре уже горел паркет. Стало быть, немцы здесь не смогут пройти. Тем временем нужно укрепить оборону выходов.

Неустроев понял Гусева. Да, весьма резонно поступить именно так, как он предлагает.

– Согласен, Кузьма Владимирович. Посылай связного, только кого-нибудь посмелее. Пробираться-то придется через двойной огонь.

– Разрешите мне, – шагнул вперед Щербина.

Неустроев перевел взгляд на Гусева, молча глядевшего на Щербину. С тех пор как у Шнайдемюля Щербина спас ему жизнь, Кузьма чувствовал себя в долгу перед ним и старался по возможности оградить его от опасностей. Старался, а на деле ничего не выходило.

За дни штурма рейхстага где только не побывал Петр! В самое пекло лез. По площади в первой цепи шел. Потом с замполитом прикрывал Егорова и Кантария. И теперь напрашивается на нелегкое дело.

– Я уже и придумал как, – поторопился Петр объяснить, заметив колебание офицеров. – Телогрейку на голову и – через пламя.

– Ну вот и откажи ему, – промолвил Гусев. – Видишь: сам черт ему не страшен!

В дверях, прихрамывая, появился Ермаков. Хотел доложить по всем правилам, но не удержался на ногах и опустился на пол.

– Почти у самого «дома Гиммлера» обрыв, там меня и ранило, – проговорил сержант.

– Так чего ж ты, голова, там не остался? Там ведь санитары!

Связист даже приподнялся. На его белом, обескровленном лице – обида. Неустроеву сделалось неловко: «Я обиделся на Зинченко за разрешение отступить, а сам как обошелся с человеком?»

– А насчет предложения полковника, если уж на то пошло, надо с людьми посоветоваться, – сказал Гусев, выходя из комнаты.

– Может, комсомольское собрание провести? – неуверенно предложил комсорг батальона Фарафутдинов.

Пользуясь наступившей паузой, Неустроев разрешил провести собрание. В соседней комнате оказались Егоров и Кантария. Они только что вернулись из «дома Гиммлера», откуда принесли по ящику патронов. Комбат поручил им оповестить бойцов. Согласовали с соседями. Чтобы не оголять участки, собрание решили сделать делегатским – пригласили только представителей подразделений. В боевой обстановке в траншеях и блиндажах бывали подобные собрания-летучки. Фронтовики привыкли к ним. И все же это собрание казалось необычным. Делегаты-комсомольцы рассредоточились за укрытиями, стояли с автоматами наготове, чтобы в любое мгновение отразить контратаку гитлеровцев.

Фарафутдинов открыл собрание.

Комбат говорил коротко. Особо подчеркнул сложность создавшейся обстановки:

– Выносим на ваше решение: отойти нам из рейхстага или остаться?

Первым отозвался Кантария.

– Об уходе не может быть никакого разговора! – крикнул он из-за колонны. – Знамя над рейхстагом. На поругание фашистам не оставим!

Из-за другой колонны боец с красным, обожженным лицом поддержал:

– Стоим на посту номер один. У Знамени!

– Из рейхстага уйдем только победителями – решение наше кровью записано. Так и отметьте в протоколе, – подал голос басовитый Егоров, примостившийся на бочке рядом с Кантария. И добавил: – Биться будем до последнего вздоха!

– У меня есть проект резолюции, – поднялcя Иванов, бывший ординарец майора Твердохлеба. – «Делегатское комсомольское собрание постановляет: стоять насмерть на страже водруженного Знамени Победы, личным примером увлекать остальных бойцов. Молодому пополнению рассказать о героях боев за Берлин. Главная задача – удержать рейхстаг, сломить сопротивление гитлеровцев, принудить их капитулировать. Мы выстоим, чего бы это ни стоило. Воинской долг – превыше всего!»

– Есть изменения, дополнения?

– В целом! Принять в целом!

Автоматы и винтовки взметнулись над головами.

Собрание окончилось. Комсомольцы разошлись по своим местам. Неустроев передавал полковнику необычное донесение: «Сообщаю постановление комсомольского собрания…»

Матвеев и Прелов выпустили новую рукописную листовку-«молнию»:

«На рейхстаге реет Красное знамя. Фашисты поджигают комнаты, хотят выкурить нас из рейхстага. Не удастся! Мы все стоим насмерть, защищая честь Красного знамени, честь нашей любимой Родины».

Стирая со лба пот, Гусев в коридоре прислушивался к стрельбе. Пожар полыхал все с большей силой. Огненные языки лизали стены, корежили пол, перекидывались на книжные шкафы. В дыму и копоти к высокому потолку взвивались огромные факелы, лопались стекла.

Бойцы старались не подпустить пламя к штабу батальона. В обгоревшей одежде, с закопченными лицами, они отодвигали шкафы. Дым слепил глаза, перехватывал дыхание, от жары трескались губы.

«Кажется, пожар остановил фашистов, – подумал Гусев. – А вот что там у Сьянова и Ярунова?»

Вверху, на галерее, усилилась автоматная стрельба, оттуда донеслось громкое «ура». Значит, Ярунов поднялся в контратаку.

Молодец!

Раздался орудийный выстрел, второй, третий.

– Это ж голос нашей сорокапятки! Значит, дела пошли на лад! – закричал он, открыв дверь в комнату к Неустроеву.

Предположение Гусева вскоре подтвердил лейтенант Козлов, который, прихрамывая, появился на КП вместе со Щербиной. Сколько ни пытались немцы пробиться через выходы – не смогли!

Козлов рассказал о том, как геройски бьются его петеэровцы, артиллеристы Сорокина, пехотинцы Сьянова. Бой отодвинулся в купольный зал. Впереди с группой бойцов – Берест, хотя и ранен в ногу.

– Почему из боя не выходит? – спросил Неустроев.

– Разве не знаешь замполита, товарищ капитан? Разошелся так, что ничем не остановишь… А Ярунов почти очистил галерею!

– Откуда узнал?

– Мы со Щербиной видели. Путь-то к вам из-за пожара длинный: сначала на второй этаж, потом через окна и через главный вход – сюда.

– Сьянов просит подкрепления, хоть несколько человек.

– Подбросим.

Тут же прикинули, кого можно послать. Понимали, если очистить от гитлеровцев купольный зал, всем станет легче. Распределили силы так, чтобы оставить в коридоре минимум бойцов и в то же время не ослабить оборону.

Нашлись, конечно, и добровольцы. Одним из первых вызвался неугомонный Щербина.

– Погляди на себя, – по-отечески сказал Гусев. – У тебя вон гимнастерка чуть не до ремня обгорела.

– Это чепуха. У вас, вижу, даже брови подгорели, а вы же не отдыхаете?

Кузьма провел рукой по бровям. Действительно, вместо бровей короткая жесткая щетина, на пальцах черный пепел. Вот черт возьми! Даже и не почувствовал, когда это случилось.

– Не обязательно ординарцу идти, понимаешь? – привел Гусев последний довод.

Сказал, хотя знал: упрям Петр. Так и есть – уже нашел неотразимый довод:

– Петру Николаевичу тоже не обязательно было в первом ряду бежать.

Гусева тронуло, что ординарец в такую минуту вспомнил Пятницкого, жизнью своей проложившего путь в рейхстаг. Запретить сейчас Щербине идти на помощь Сьянову – значило бы погасить искренний порыв его души.

Усиленная подкреплением, рота Сьянова перешла в решительную атаку. Ее поддержали фаустники Козлова. Сорокин развернул орудие и пустил несколько снарядов в зал.

– По всем правилам, Илья Яковлевич, с артподдержкой, – пошутил он.

Более часа длился тяжелый бой. Стрельба еще продолжалась, а чуткое ухо Неустроева уже улавливало, что бой пошел на убыль. Дал команду тушить пожар и первым кинулся к горящим шкафам. По звукам стрельбы определил, что сьяновцы выбили гитлеровцев из зала под куполом, что угроза нападения с тыла миновала. А пламя между тем подбиралось уже к штабным комнатам.

Опираясь на палку, вошел Берест в обгоревшей, изодранной одежде. Фуражка смята, кожанка почернела и покоробилась от огня, брюки порваны. Едва держится на ногах, но лицо улыбается.

– Не выдержали эсэсики! В подвалы, как крысы, драпанули!

Замполит тяжело опустился на стул. Он еще был охвачен лихорадкой боя. Рассказал о подвиге Исчанова. Кажется, семерых уничтожил комсорг роты Сьянова, прежде чем пал. О себе же – ни слова.

Подняв голову, Берест увидел в дверях Матвеева. И сразу вспомнил о фуражке. Виновато улыбнулся:

– Уж не обессудьте, Исаак Устинович. Не сберег фуражку.

Матвеев отмахнулся:

– Да что вы. Пустяк!

– Э нет, не пустяк, – заметил Неустроев. – Вещица, можно сказать, историческая: вы штурмовали в ней рейхстаг, а Алексей Берест играл роль полковника на переговорах.

Стрельба стихла, лишь изредка кое-где потрескивали автоматы.

Вошел Гусев.

– Белый флаг выбросили, – объявил он. Поглядев на Береста, пошутил: – Не дай бог, опять потребуют полковника. Теперь, Алексей, ты не сойдешь…

Замполит нахмурился:

– Хватит! Никаких полковников. Выйдем какие есть. – Он медленно поднялся и, прихрамывая, пошел за комбатом.

В коридоре еще вихрился дым, но пожар угасал. Из дыма вынырнул Ярунов с несколькими бойцами. Гимнастерки в дырах, лица в копоти. Приложив руку к обгоревшей пилотке, доложил:

– С фашистами на галерее покончено.

Никаких подробностей, ни слова о том, чего стоил его группе пожар, какие муки они вынесли. Но выстояли и уничтожили фашистов, прорвавшихся на галерею. «Без громких слов сделал невозможное, – подумал Неустроев, глядя на Ярунова. – До чего ж скромен этот человек!» В долгом, крепком рукопожатии соединились их руки «Вдруг возгласы «Вода! Вода!» эхом понеслись по рейхстагу. Термосы доставили бойцы во главе с Бодровым.

– Пейте, братыши мои, пейте на здоровье, герои!

Солдаты сбегались, жадными глотками пили воду, заливая горевшую в них жажду.