"По воле судьбы" - читать интересную книгу автора (Хантер Мэдлин)

Глава 3

Риз потянул за завязки ее платья. Наверное, прежде шнуровка была сделана из серебристых лент, но теперь платье на спине скрепляли грубые кожаные шнурки.

Он попытался оставаться равнодушным, но это оказалось ему не под силу. Ее плачевное состояние и внезапная покорность затронули струны его сердца, пробудив в нем особую нежность к этой гордой девушке. И все же, несмотря на это, раздевая ее, он с трудом сдерживал охватившее его волнение.

Джоан тоже пыталась оставаться безразличной. На ее лице застыло строгое, несколько отстраненное выражение, и все же ее смущение было очевидным… и возбуждающим.

В том, как она подставила ему спину, чувствовалась привычка. Он догадался, что не был первым мужчиной, которому она позволила себя раздеть, но это его нисколько не удивило. На вид ей было чуть больше двадцати. Редкая женщина, дожив до такого возраста, не имеет в своем прошлом по крайней мере одного мужчину.

Риз решил оставить на ней сорочку, чтобы сохранить хотя бы иллюзию благопристойности, но, когда блеклая ткань распахнулась, оказалось, что под ней ничего нет: от шеи до впадинки у основания позвоночника просвечивалась полоска кремовой кожи.

– Дай мне полотенце, – сказала Джоан строго.

Он подчинился. Отвернувшись, она спустила платье с плеч и, развернув полотно, прикрыла им грудь, а перед его взором предстала изящная узкая и гибкая спина с крепкими мышцами, свидетельствовавшими о регулярных занятиях физическим трудом. Спина восхитительно сужалась к талии, а затем выгибалась у бедер. Складки платья скрывали дальнейшие изгибы этих линий.

Риз встал и помог ей подняться. Изодранное платье соскользнуло вниз, и при его плавном падении обнажилось все остальное – узкая талия, округлые ягодицы и стройные бедра.

Когда при свете свечи ее красота предстала пред ним во всем своем великолепии, дыхание его сбилось, во рту пересохло. Надзиратель был прав: есть более простые способы попасть в рай.

Прижав полотенце к груди, она быстро повернулась. Тонкая ткань очерчивала изгибы ее тела, едва прикрывая верхнюю часть бедер. Полная нагота вряд ли была бы более эротичной.

Джоан подняла на Риза настороженный взгляд, чувствуя себя совершенно беззащитной перед этим сильным мужчиной. Но в обращенных к нему глазах читался не страх и тем более не равнодушие, о чем-то другом говорил ее взгляд, смущение, неуловимый трепет губ. Он достаточно хорошо знал женщин, чтобы понять тайный смысл этих знаков. Он был ей небезразличен.

Это сильно осложняло дело. Риз с огромным трудом сдержал желание погладить рукою изгиб ее тела. Вместо этого он взял восхитительное в своей наготе тело на руки.

– Тебе нечего бояться. Я не могу запретить себе чувствовать, но обещаю ничего не предпринимать без твоего согласия, – он хотел быть честным с ней.

Джоан потянула полотенце, пытаясь скрыть под ним как можно больше.

– Потому что тогда ты перестанешь быть добрым самаритянином?

– Да, и еще потому, что от тебя до сих пор плохо пахнет. – Он поднес ее к ванне. – Тебе придется отбросить полотенце. Оно нам еще понадобится сухим.

– А второго у тебя нет?

– К сожалению, это единственное.

– В таком случае закрой глаза.

Он покорно выполнил ее приказание.

– А теперь опусти меня, только не смотри.

– Не думаю, что…

– Опусти меня, а потом встань за спиной.

– Я попытаюсь, но тебе придется сесть на дно, а ванна достаточно глубока. Спокойнее… ты не такая уж легкая, а делать это вслепую… не смей… черт!

Как только тела Джоан коснулась вода, она попыталась освободиться. В последовавшей за этим неуклюжей схватке она одержала победу: ушла под воду, оставив в его руках только воздух. Это нарушило равновесие его тела, и он, качнувшись, уперся руками о дно ванны.

Вода доходила ему до подмышек, а прелестная грудь была всего лишь на расстоянии вытянутой руки, мягкая, округлая, умеренно полная. Соски были розовыми, как у всех белокурых женщин, розовыми и твердыми. Он не стал притворяться, что ничего не заметил.

Джоан тотчас же обхватила себя руками и погрузилась в воду, так что грудь ее исчезла в темноватой воде. Огонь открывал взору призрачные расплывчатые формы, но и этого оказалось достаточно, чтобы кровь у него взыграла.

– Пожалуйста, встань сзади.

Вода каплями стекала с его насквозь промокшей рубашки, оставляя лужицы на половицах. Недолго думая, он освободился от холодившей теперь одежды, и, достав ковш и чистую тряпку, встал на колени за этой прекрасной спиной.

– Оставь. Я смогу сделать это сама.

Риз пропустил ее слова мимо ушей. Конечно же, ее гордость не позволяла принять его помощь. Зачерпнув ковшом воду, он вылил ее на голову Джоан.

Девушка расплела свою длинную косу, и он помог ей намылить волосы. Они были густыми и тяжелыми и, чтобы вымыть их, требовалось внимание и время. От мыла вода в ванне стала мутной, наконец полностью скрыв ее тело, за исключением верхней части спины, волнующей линии плеч и шеи, выглядывающих из воды согнутых колен с отражавшимися на них язычками пламени.

Джоан начала намыливать свое измученное тело. Когда она делала движения руками, боль отзывалась во всем теле, но он не пытался помочь ей – знал, она не позволит. Пожалуй, это и к лучшему – гладить эти руки и ноги даже ради того, чтобы помыть, – идея не из лучших.

Риз пододвинул поближе ведро с горячей водой, сделал из тряпки теплую мокрую подушечку, прижал к ее шее.

Джоан вздрогнула и отпрянула от обжигающего тепла, но вскоре испуг сменился успокоением, и он почувствовал, как расслабились под его рукой и медленно опустились плечи, голова склонилась набок.

– Ты сказала, что у тебя никого нет, Джоан. Ты вдова?

– Не совсем. Я была обручена, но жених умер.

– Ты решила больше не выходить замуж?

– Я не занималась поисками мужа. Брак может стать помехой для человека, у которого есть цель.

Риз понял, что она имела в виду. Он сам избегал этого, потому что и у него была цель. Однако слышать такие слова от женщины было довольно странно. Ему стало любопытно, какая же цель заставила ее отказаться от нормальной жизни?

Риз приготовил еще одну горячую подушечку, но на этот раз приложил компресс к спине чуть пониже плеч, как раз в том месте, где кандалы впивались в тело сильнее всего. Легкий стон вырвался из ее груди, и звучал он как стон удовлетворенной женщины.

Он откинул мокрые пряди волос в сторону, собираясь приложить компресс левее.

– Как ты оказалась в Лондоне?

Прикрывшись руками крест-накрест на случай, если он вздумает подглядывать, она вынырнула из воды, чтобы ему было удобнее.

– Мои родные умерли, все, кроме Марка. А сюда мы приехали потому, что несколькими годами раньше я познакомилась с Ником Тайлером. Он приезжал класть плитку в одно загородное поместье, там мы раньше жили, и разрешал мне играть с глиной. Я надеялась, что со временем он предложит мне работу. Еще тогда он говорил, что у меня есть к этому способности. – Она пожала плечами. – Больше мне некуда было податься.

– Где ты жила?

– На западе королевства, почти на границе.

– Так значит, кроме тяги в созданию статуй, между нами еще много общего – моя семья тоже родом оттуда. Ты пересекла всю Англию? Для женщины и мальчика, путешествующих вдвоем, это долгий путь.

– Когда я собралась в дорогу, то и не представляла, насколько она будет нелегкой и длинной. Нам потребовалось три месяца и все мои сбережения, чтобы преодолеть это расстояние, но Ник взял меня на работу, так что наше путешествие не было напрасным.

Преодолеть в одиночку расстояние от западных границ до Лондона, да еще с младшим братом на руках! Риз был потрясен. Ему тоже пришлось проделать этот путь, когда ему было примерно столько же лет, сколько сейчас Марку, но он был под защитой отца и у них было достаточно средств, чтобы позволить себе ночевать на постоялых дворах. Однако даже при этом дорога была трудной, а порой и опасной. Их заставила пуститься в путь надвигающаяся вполне реальная опасность; таким образом они стремились обрести свободу и избежать нависшей над ними беды – и только это оправдывало такое рискованное предприятие. Вряд ли ему пришло бы в голову проделать этот путь, чтобы найти работу в мастерской плиточника.

Риз приложил компресс сбоку и прижал к ребрам под мышкой. Кончики пальцев задели мягкую припухлость ее груди. Джоан застыла, протестуя, но живительное тепло так чудно помогало справиться с болью, что она смирилась с этим маленьким неудобством.

– Когда я был еще подмастерьем, такие компрессы научила меня ставить жена моего мастера, – пояснил он. – Через несколько лет мое тело привыкло к работе и необходимость в этом отпала, а если я получал серьезную травму, она лечила меня еще и так, – Риз положил пальцы на плечи девушки и сделал несколько сильных круговых движений, массируя мышцы.

Тело Джоан выгнулось от боли.

– Ой, как больно!

– Потерпи немного сейчас, и ты избавишься от боли завтра. Сиди спокойно.

Она согласилась и не пожалела. Постепенно напряженные мышцы расслабились, тело ее обмякло, голова опустилась на колени.

Наверняка такая процедура помогла бы ее ногам и рукам, но она ни за что не позволила бы ему массажировать эти части ее прекрасного тела. Сладкое видение пронзило Риза – он представил ее обнаженной, лежащей на кровати, в то время как он неторопливо разминает мышцы ее тела.

– Какой хороший дом, – похвалила Джоан его жилище, стараясь отвлечь их обоих от невольно возникавших грешных мыслей. – Просторнее, чем большинство домов в городе.

– Ты хочешь сказать, слишком просторный для одного. Несколько лет назад мне удалось заработать приличную сумму денег, и я решил вложить их в землю – так многие делают. Я построил этот дом для того, чтобы потом продать его.

– Но не сделал этого?

– Думаю, когда-нибудь я так и сделаю. Здесь очень удобно: во дворе есть колодец, а к дому примыкает большой сад, в котором я могу работать. Я привык к этой роскоши. Это первый городской дом, который я самостоятельно спланировал, это мое детище, и я привязался к нему.

Она подняла голову и постаралась повнимательнее рассмотреть кухню.

– Здесь все сделано твоими руками?

– Не совсем так, только работа с камнем.

– Но ты делал проект? Ты руководил строительством?

– В течение нескольких лет я был подручным у мастера, а к тому времени, как купил эту землю, сам получил статус мастера-строителя.

Джоан повернулась, чтобы взглянуть ему в глаза. При этом лицо ее исказила гримаса боли, но это не остановило ее. Как не остановило и то, что скрещенные руки теперь едва прикрывали грудь.

– Так вот как ты служишь Мортимеру и королеве?! Ты их мастер-строитель?

Ее голубые глаза сверкали гневом. Тон был таким же негодующе обвинительным, как и три дня назад, когда он провожал ее до городских ворот.

– Я служу короне.

– Это тебе только кажется, но на самом деле ты служишь именно им, ты потакаешь их прихотям, спешишь выполнить все их капризы.

– Может быть, со стороны это так и выглядит, но…

– Они растрачивают богатства королевства, стремясь удовлетворить все свои желания, тратят тысячи на праздники и развлечения, а ты помогаешь им в этих сумасбродствах?

– Короне служит очень много каменщиков. У меня было всего несколько заказов, и они вовсе не были сумасбродными.

– Но ты надеешься на большее?

Ее воинственность начала выводить его из себя.

– Это мое ремесло, этим я зарабатываю на хлеб. Да, я надеюсь на лучшие заказы.

Но что-то в ее словах задело его за живое, и он почувствовал себя оскорбленным. Мало ему того, что в глубине души он сам мучился от своего выбора; не хватало еще, чтобы эта женщина заставила его оправдываться.

Однако Джоан и не думала униматься.

– Тогда, три дня назад, ты сказал мне, что не строил крепостных стен, но однажды наступит такой день, когда тебя попросят это сделать, не так ли? Не вырезать узоры, не высекать статуи из камня, а создавать сторожевые башни и разрабатывать планы фортификационных сооружений? Когда Мортимер присваивает себе чье-то поместье, он вызывает одного из своих строителей и приказывает ему восстановить укрепления, которые только вчера его солдаты разрушили во время штурма. В один прекрасный день таким строителем станешь и ты, не так ли?

– Сомневаюсь. Я не принадлежу к его фаворитам.

– Ты успокаиваешь себя, но в глубине души знаешь, что такой день настанет. Ты слишком молод для мастера, а это означает, что ты более искусен, чем другие. Когда речь идет о стенах, поддерживающих власть, мастерство – вот что имеет значение.

– Ты не знаешь, о чем говоришь. Мастерство в этом мире не имеет практически никакого значения.

Она взглянула на него, презрительно усмехаясь.

– Я считаю, что в глубине души ты уже сделал свой выбор. Ты сделаешь все, что тебя попросят, если, конечно, за это хорошо заплатят, а оправдаешь свои поступки тем, что просто оттачиваешь свое мастерство. Вероятно, ты утешаешь себя мыслью о том, что твои действия не имеют значения, ведь нельзя одним благородным поступком положить конец несправедливости.

Ее самоуверенность и напыщенный тон чертовски возмутили его. Риз разозлился не на шутку.

– Если я и рассуждаю подобным образом, то лишь потому, что так оно и есть. Я каменщик, женщина, не рыцарь и не барон, а каменщики всего лишь возводят дома, в то время как иные дерутся за власть и стараются поделить между собой мир.

– Каменщики – это люди, которые возводят стены вокруг крепостей, они участвуют в создании осадных машин. Пусть сами они и не сражаются с мечом в руках, но откажись они помогать недовольным своим положением амбициозным рыцарям, баронам, графьям – может быть, не было бы ни войн, ни борьбы за власть.

– Тебя разъедает далеко не праведный гнев оттого, что ты не в силах изменить обстоятельства. Как многие невежественные люди, ты смотришь на мир слишком просто и, высказывая свои глупые мысли, слишком самонадеянно считаешь, что только тебе открылась истина.

– Я не настолько невежественна и глупа, чтобы не разглядеть в человеке лакея.

– Не знаю, что уж ты там видишь, но сейчас перед тобой мужчина, который уже жалеет о своем порыве милосердия и в ярости от того, что вынужден выслушивать оскорбления в своем собственном доме. Не вини меня за несправедливость, царящую в этом королевстве. Если ты думаешь, что каменщик может хоть что-то изменить, то сильно ошибаешься.

– Любой, у кого есть ум, отвага и честь, может что-то изменить. Каменщики, крестьяне и даже…

– …даже плиточники? Если ты в это веришь, то глубоко заблуждаешься. Ты просто наивная дура и мечтательница.

Джоан вспыхнула, словно он влепил ей пощечину.

– Лучше быть дурой, чем добровольно оставаться жертвой! Лучше мечта, питающая надежду, чем покорность, лишающая воли!

Она была сильно возбуждена, казалась доведенной до отчаяния. В ее словах звучал упрек, но не только, в них было что-то еще, словно она пыталась высказать свои потаенные мысли вслух, формулируя их скорее для себя, чем для того, чтобы оскорбить Риза. Но при этом ее слова все-таки были оскорбительны, порождая в нем протест и ярость.

Надо отметить, что это была не только ярость: в продолжение всего спора к ней примешивалось еще и острое желание.

Риз хотел заставить замолчать эту дерзкую, неблагодарную женщину, которая бросала ему в лицо обвинения, сама не вполне понимая, насколько это ранит его. Но не ладонью или словом он хотел остановить ее, а поцелуем. Риз хотел сжать в своих объятиях это трепещущее от мятежной страсти тело и превратить огненные язычки негодования в ее глазах в чистое открытое пламя любви.

Когда Джоан, разгоряченная спором, зло уставилась на него, в его голове возникло видение: он силой овладевает ею. То, что в пылу спора она забыла о своей наготе, лишь усугубляло положение. Отчетливо видимые очертания груди и бедер только распаляли его воображение. Горячечная, бурлящая фантазия вот-вот готова была одержать верх над самообладанием, чего прежде с ним никогда не случалось даже во время физической близости. Вызов, ярость во взгляде девушки еще сильнее распаляли его желание, он сдерживал себя из последних сил. Риз должен был либо подчиниться своему порыву и осуществить его, либо уйти.

Он был в ярости, но какое ей до этого дело?!

Джоан вся кипела от негодования. Как он посмел назвать ее дурой! Что этот каменщик может знать о ней и ее мечтах?! Ему ли понять ее? Конечно, до тех пор пока его счета оплачиваются, в мире не существует такой несправедливости, с которой он стал бы бороться.

Риз смотрел на нее молча, а в ушах эхом звучали ее гневные слова. Он не отводил от нее взгляд так долго, что она вдруг поняла: черты его лица искажены не только яростью, а блеск в глазах появился не только от гнева. Взгляд Риза скользил по ее телу, и она внезапно осознала, что он видит. В запале она совсем забыла о своей наготе, но он, конечно же, не забыл.

Риз хотел прикоснуться к ней, прикоснуться, обуреваемый яростью и желанием. Джоан прочла это в его синих глазах.

Прекрасно. Пусть так и будет. Тогда она сможет ударить его. Ах, как ей этого хотелось! Это помогло бы ей прогнать прочь сомнения, которые внезапно проснулись в ней под влиянием его жестоких слов. Сомнения, которые жили в ее сердце, но от которых она пыталась отмахнуться, чтобы не потерять смысл жизни.

Риз поднялся с места. Затаив дыхание, она напряглась.

Но он не прикоснулся к ней, просто встал, чтобы снять с огня последнее ведро. Вылив парующую воду в ванну, он поспешно вышел из комнаты.

Джоан собралась с мыслями и, успокаивая себя, погрузилась в воду. Последнее ведро сделало ванну снова восхитительно теплой и расслабило ее тело и душу.

Она не смогла бы насладиться купанием по-настоящему, если бы он остался. Она вспоминала его изменившийся взгляд; в его поведении явно что-то было не так. Ее тело могло бы расслабиться под его пальцами, вновь ожить под компрессами, но, пока он стоял на коленях за ее спиной, осознание его близости напрягало ее, и она ничего не могла с этим поделать.

Он не прикоснулся к ней, но хотел это сделать. Не только сейчас, а с того самого момента, как принес ее в этот дом. Нет, с того самого момента, как заговорил с ней. Его желание было таким же осязаемым, плотным, как пар, идущий от ванны.

Вода стала остывать. Дрожь пробежала по ее телу от макушки до кончиков пальцев. Настало время покинуть этот дом.

Ноги больше не казались отделенными от тела – пожалуй, она сможет идти. Опираясь о края ванны, Джоан попробовала встать, осторожно поставила ногу на пол. Наклонившись, чтобы взять полотенце, она едва не упала, но, сконцентрировав на этом все свои силы, с трудом удерживая равновесие, быстро вытерлась.

Теперь она могла идти, пусть медленно, неуклюже, но зато без посторонней помощи. Доковыляв до скамьи и опершись на нее, Джоан нагнулась за платьем, подняла оскверненный, разодранный в клочья наряд – он источал аромат гнилых фруктов и кислого эля. В том месте, где Риз связал части разорванной юбки, торчал безобразный узел. Штопкой здесь дела не поправишь, да и стирка в реке, пожалуй, не исправит положения.

Конечно, в этом платье она была похожа на расфуфыренную дуру: нищенка в своих лучших лохмотьях. Но это ее единственное платье. Было. А теперь и его нет. Придется покупать новое, а это значит, что придется потратить один из так тяжело доставшихся ей шиллингов, а взамен она получит всего лишь еще одни лохмотья.

Это так расстроило ее, что пришлось плотнее сжать губы, чтобы не расплакаться. Не для того она отказывала себе во всем, недоедала, ходила в лохмотьях, надрывалась, словно последняя грешница в аду. Джоан откладывала каждый пенс, прятала в узелок каждый шиллинг, но не для того, чтобы покупать наряды. Деньги нужны были ей для другой цели – для осуществления заветной мечты. Но только мечта так и оставалась недостижимой, как бы она ни старалась. Необходимость выживать мешала ее замыслу.

Наивная дура и мечтательница. Слова Риза эхом отзывались в ушах, разочарование и ярость снова охватила ее. Джоан смахнула слезы обиды с длинных ресниц.

Мечтать о справедливости – это совсем не глупость. Когда-нибудь она добьется того, что справедливость восторжествует, хотя бы в их с Марком жизни; виновные будут наказаны. Она осуществит свою мечту, соберет достаточное количество денег, чтобы нанять воина, который будет сражаться за нее, пошлет храброго рыцаря, чтобы тот отомстил за нанесенную им с Марком обиду, возможно, даже помог вернуть им ту жизнь, которая была у них украдена. Она обязательно сделает это или умрет.

Джоан отбросила в сторону полотенце и, развернув платье, уже собиралась надеть его, но отблески огня камина сверкнули на кое-где сохранившихся золотых стежках вышивки и она замерла, изумленно уставившись на это странное сумеречное сияние. Воинственность как-то сразу улетучилась, и чело ее окутала глубокая печаль.

Перед ее затуманившимся взором крохотные стежки расплывались и таяли. В прошлой жизни этот некогда великолепный наряд был расшит на плечах узорами из вьющихся стеблей плюща. Цвет крыла сизой голубки делал платье неповторимо прекрасным и при этом совершенно непрактичным, впрочем, как и подобает подвенечному наряду.

Теперь оно было испачкано и изорвано в клочья, как и жизнь, которую оно символизировало. Видимо, в насмешку судьба оставила его как напоминание о путешествии от западных границ. Оно было на ней в ту ночь, когда она вынуждена была отправиться в путь, ибо адская смесь спеси, тщеславия и похоти мужчины сделали его причуды слишком жестокими.

«Это платье, Джоан, ты должна надеть сегодня ночью. И ты придешь в мою спальню, придешь в этом платье и снимешь его у меня на глазах, а затем, обнаженная, встанешь на колени у моих ног и будешь просить моей благосклонности», – Джоан снова услышала эти слова, словно они прошелестели в ушах. Давно забытые чувства вихрем поднялись в ее душе. У нее перехватило дыхание, словно кто-то перекрыл ей доступ воздуха, глаза наполнились слезами.

Ее разум судорожно цеплялся за прошлое, необходимость отомстить за свое унижение придавала ей силы.

Какое-то движение нарушило ее тягостные воспоминания. Рядом с ней вырисовалась чья-то тень. Опомнившись, Джоан обнаружила, что это Риз. Он стоял, держа в руках длинную простыню, и его взгляд скользил по ее обнаженному телу, снизу вверх, поднимаясь к лицу. Встретившись с ним глазами, она прочла в них беспокойство, но не гнев и не вожделение.

Он обернул вокруг ее тела простыню, сомкнув руки кольцом на ее плечах. Словно предлагая утешение, на мгновение эти сильные руки замерли. Доверься девушка им, и у нее была бы прочная опора.

Риз скривился при виде серой тряпки, повисшей на ее руке.

– Ты не можешь надеть это. Теперь оно годится разве что заворачивать посуду.

– Сойдет на один-два дня, пока я не куплю себе другое.

– Ты не можешь в нем спать. Утром посмотрим, что с этим можно сделать.

Она встряхнула платье, собираясь надеть.

– Нет, я…

– Нет, не наденешь. И не надейся, домой я тебя не отпущу.

– Мой брат…

Риз отобрал у нее платье и отложил его в сторону.

– Пусть поволнуется. Могу поспорить, тебе часто приходилось оставаться один на один с невеселыми мыслями, когда ночью он не возвращался домой. Завтра он несказанно обрадуется, когда узнает, что ты жива, и будет беспрекословно слушаться тебя хотя бы пару дней. Не спорь со мной, сегодня ты вернуться не можешь, уже слишком поздно, а тебе нужен отдых.

Он не стал дожидаться ответа, а просто взял ее на руки и вынес из кухни.

Темнота, ступеньки. Она ничего не видела, даже Риза, но сквозь складки простыни чувствовала руки, поддерживающие ее плечи и колени, его вздымающуюся грудь, жаркое дыхание.

Риз опустил ее на постель, на пуховую перину. Сколько же лет она не… Джоан утонула в этой мягкой невесомости. Ее тело заныло от удовольствия, но вдруг она насторожилось, оцепенев от пришедшей ей в голову мысли.

На пуховой перине, скорее всего, спит Риз.

Она попыталась сопротивляться, но половицы уже скрипели под сапогами выходящего Риза.

– Спи, Джоан.

Она ждала, пока шаги стихнут. Каменщик спустился по лестнице. Пуховые горы, коварно искушая, поддерживали ее, словно облака.

Постепенно глаза привыкли к бледному лунному свету, и она решилась взглянуть в окно. Над остроконечной крышей дома на противоположной стороне улицы был виден кусочек неба. Несколько звездочек бледными пятнышками светились в темноте. Они замерцали и начали раздваиваться у нее перед глазами, и она погрузилась в крепкий сон.

Оставив Джоан отдыхать в спальне, Риз вылил воду из ванны и вытер мокрый пол. Развесив полотенце и свою рубашку, он наклонился, чтобы закончить уборку, поднял платье и мысленно снова увидел ее такой, какой она была, когда он пришел укутать ее простыней. Стояла перед очагом совершенно обнаженная с влажными распущенными волосами, которые струились, словно вьющиеся стебли, по спине и груди. Она была невероятно хороша собой и совершенно неподвижна, смотрела не отрываясь на это платье, словно зачарованная.

Никогда не забыть ему выражения ее лица. Пламенная ярость, дрожь презрения, отвращение. Вряд ли перепачканное платье могло вызвать эти чувства, видимо было что-то трагическое в прошлом девушки, оставившее неизгладимый след в ее сердце.

Она казалась совершенно сломленной, когда обратила к нему лицо. Настолько сломленной, что ее нагота не имела в этот момент никакого значения. Резкие слова, сказанные друг другу, внезапно потеряли всякий смысл. Ему хотелось утешить ее, заключить в свои объятия и защитить от прошлых обид, но тогда он не решился это сделать, и момент был упущен.

Риз свернул платье и положил его на скамью. Ткань была очень дорогой, возможно, она ей еще пригодится.

Он вернулся в спальню, решив, что она уже спит, нисколько не сомневаясь: в течение многих часов она даже не пошелохнется.

Джоан лежала на боку, завернувшись в простыню, причудливыми складками собиравшуюся до самых лодыжек. Ее еще влажные волосы разметались по подушке, окружая лицо, словно золотой ореол, мерцающий в лунном свете. При этом неверном свете она казалась спящим ангелом.

Риз снял сапоги и вытянулся рядом с ней на кровати. Утром он должен работать и поэтому не мог спать на жестком полу. Она все равно проснется гораздо позже его, и, значит, ее не напугает то, что им пришлось делить одну постель. Кровать была достаточно широка для двоих, а она, умаявшись за день, ничего не чувствовала и не слышала.

Но он не спал, он-то чувствовал и слышал и никак не мог уснуть. Странно, но то, что она лежала рядом, казалось совершенно естественным, и это при том, что они были едва знакомы. Время от времени Риз делил эту постель с женщинами, с которыми он был знаком гораздо ближе, но он всегда воспринимал их как нечто чуждое, временное, как вторжение, иногда умышленное, иногда нет, в его жизнь, посягательство на его свободу. Джоан так естественно смотрелась в этой постели, как будто родилась в ней. Может, ей суждено было заполнить пустоту в его душе и в его постели?

Джоан завозилась во сне и свернулась калачиком рядом с ним, словно обиженный ребенок, ищущий защиты. Ее колени уперлись в поясницу Риза, а дыхание обожгло его плечи.

Риз не шелохнулся, не отодвинулся и не отодвинул ее.