"Андрей Бондаренко. Седое золото ("Группа Азимут" #1) " - читать интересную книгу автора

Подошли к кафедре родимой, у Ника даже сердце екнуло: "изменения"
налицо, конечно, но и знакомое проступает повсеместно. Безлюдно было на
кафедре, только из одной аудитории раздавался шум и гам, у дверей два
хлопчика дежурили - с красными повязками на рукавах и с комсомольскими
значками на груди. На дверях объявление: "Срочное собрание четвертого курса!
Обсуждение личного дела комсомольца Матвея Кускова!"
Похоже, вовремя приехали, в самый раз.
Бочкин сразу в карман форменный полез, за корочками, чтобы проход
освободить. Но Вырвиглаз его небрежным жестом остановил, к тем
красноповязочным подошел, глянул строго, брови насупил, хлопчики и исчезли
тут же, словно в воздухе растворились. Профессор на противоположную стенку
кивнул, а там его портрет собственный висит, солидный такой, значимый. Так
вот оно: авторитет настоящий, он завсегда свое возьмет: и на зоне, и в
заведении учебном!
Под портретом надпись была: "Вырвиглаз Владимир Ильич, профессор,
доктор геолого-минералогических наук. 1875 -...". Смотрел Ник на портрет,
смотрел, вдруг вспомнил, что видел его уже, тогда, в 1977, когда в Горный
поступал. Он и тогда здесь висел. Только вот даты там другие стояли:
"1875-1938".
И как теперь прикажете Вырвиглазу в глаза смотреть?
В аудиторию просочились тихонечко, пристроились на заднем ряду.
А в помещении спектакль настоящий разыгрывался, театральный. Зрители
поближе к лекторской трибуне расселись, на трибуне оратор - вылитый Олег
Кошевой из известного фильма. Рядом с трибуной, на стуле, парнишка сидел:
простой совсем, только вот глаза - наглые, бесшабашные. В Русском Музее Ник
такие глаза встречал, на портрете Дениса Давыдова.
"Кошевой" тем временем уже начал свое выступление, двумя листками
бумаги размахивая:
- Вот, из милиции пришло уведомление: медицинский вытрезвитель " 7
сообщает, что пятого ноября сего года студент Ленинградского Горного
Института - некто Кусков - был доставлен в означенный вытрезвитель в
мертвецки пьяном состоянии. Через три часа проснулся и всю ночь громко орал
матерные частушки. Что скажешь, Матвей?
- Не был. Не привлекался. Все лгут проклятые сатрапы, - не очень
уверенно заявил Кусков.
- Ладно, - продолжил комсомольский вожак. - Из того же учреждения еще
одна справка пришла. В ней говорится, что все тот же Кусков шестого октября
сего года был опять доставлен, опять же в мертвецки пьяном состоянии. Через
три часа проснулся и всю ночь громко читал вслух поэму "Евгений Онегин",
естественно, в ее матерном и похабном варианте исполнения. Матвей?
- Отслужу, кровью смою, дайте шанс, - голос Кускова непритворно дрожал.
В зале поднялся легкий шум, сопровождаемый негромкими смешками.
Ведущий собрания успокаивающе помахал ладонью свободной руки, в
аудитории установилась относительная тишина.
- И это он совершил в канун годовщины Великого Октября! Впрочем, я к
Матвею всегда с недоверием относился. Взять хотя бы его прозвище. Нет, я
ничего против студенческих прозвищ не имею, традиции - дело святое. Но, что
это за прозвище такое - "Ротмистр"? Контрреволюция натуральная получается!
Предлагаю - из комсомола Матвея исключить! И поставить вопрос перед
вышестоящими инстанциями об его выдворении из нашего института, со всеми