"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

прояснится. Подзаправимся где-нибудь в забегаловке.
- Кажется, я тебе давно сказал: пошел на фиг со своим Вольдемаром. Где
ты и когда вычитал какого-то идиотского Вольдемара?
- Ладно брыкаться! Любя я, Володька, любя.


Это сплошное движение, отчетливо набухавшее, соединенное колоннами
грузовых и легковых машин, заполняло Зацепу и Валовую улицу, без конца
накатывалось и накатывалось по Садовой, через Серпуховскую площадь в сторону
Курского и Казанского вокзалов; и шестирядный поток завывающих моторами
машин, нагруженных заводским оборудованием, архивами; шагающие цепочкой люди
в заношенных пальтишках; запах северного холода и остывшего пепла, что
мелкими хлопьями, угольной пылью оседал на утренний иней подоконников;
дощатые щиты в витринах закрытых магазинов, "ежи" на перекрестках, зияющие
проходы уличных баррикад, сооруженных из мешков, набитых песком;
подозрительно снующие фигуры с ведрами и картонными коробками в переулках
вблизи шоколадной фабрики, группки нетрезвых и небритых мужчин, толкущихся
неподалеку от мясокомбината, угрожающие милицейские окрики в глубине
проходных дворов, хлесткие выстрелы, полновесно отраженные между заборами
эхом октябрьского воздуха; вооруженные военные патрули и проверка документов
на углах; молчаливые, прижатые к стенам очереди около столовых, где по
талонам выдавали скудные, пропахшие подгорелым маргарином обеды; опять
рокочущее, нескончаемое движение машин по Садовой; наглухо закрытые подъезды
опустелых учреждений; утробный рев, мычание коров посреди Калужской площади,
хаотичное скопище голодных животных, пригнанных из подмосковных деревень,
занятых немцами или уже обстреливаемых орудиями, злые крики пастухов,
щелканье кнута поблизости окон и арок домов, грохот по асфальту колхозных
тракторов, тянущих прицепы с косилками и веялками вслед за стадами; не
вполне объяснимый внезапный пожар в керосиновой лавке на Самотеке, звон и
гудки проносившихся красных машин, тревожное мелькание золотых касок,
жиденькая толпа поодаль пожара и оцепление из гражданских вперемежку с
милицией, осторожные разговоры в толпе о ракетчиках и диверсантах в городе
("Вчера одного на чердаке с ракетницей и револьвером поймали!", "А когда
ночью налет был, дежурный смотрит - на крыше против Могэса фонарик мигает,
сигналы самолетам подает, где, значит, бомбить", "Теперь они мосты взрывать
начнут, диверсанты-то..."); шоссе Энтузиастов, донельзя забитое машинами,
слитое месиво рокота, крика, лиц, глаз, одержимых лихорадочной
торопливостью, растерянные люди с наспех собранными ночью вещичками,
устремленные из Москвы к загородному шоссе, к железным дорогам на восток - в
направлении Волги, Куйбышева, Горького, Казани, куда немедленно
эвакуировались в тот день некоторые заводы и учреждения; и вымершие западные
окраины, только колонны рабочих батальонов на булыжных мостовых, гулкий звук
шагов, военные команды, хруст палой подмороженной листвы, грузный стук
артиллерийских колес по булыжнику, изредка дробное перекатное погромыхивание
обозных повозок; последние деревянные домишки, сараи, осеннее поле, покатое
к оврагу, покрыто инеем, кристаллы блестят в жесткой стерне; военные сутулые
"эмки" на шоссе, правее поля, и низкое небо, неприютно набухшее студеной
зимой, снегом, на западе, как бы ограниченном черной полосой дальних лесов,
откуда надвигалось на Москву смертельное, страшное, чужое, о чем никто не
мог даже подумать еще неделю назад, надеясь на какую-то особую, вдруг