"Юрий Бондарев. Тишина (про войну)" - читать интересную книгу автора

листал затрепанный иллюстрированный" журнал сорок второго года. Константин
брился перед зеркалом в белейшей, свежей майке, задирая намыленный
подбородок, говорил, указывая глазами на книги:
- Все это покупал на Центральном рынке, когда вернулся. Два месяца
лежал на этом диване и читал, как с цепи сорвался. Хотелось копнуть жизнь
по книгам. Запутался к дьяволу - и пошел в шоферы. То, что говорили нам в
школе о жизни, - примитивная ерунда. Помнишь, только думали о подвигах на
пулеметной тачанке. "Если завтра война..." Красиво несешься на тачанке в
чапаевской папахе и полосуешь из пулемета. "Полетит самолет, застрочит
пулемет, и помчатся лихие тачанки..."
Константин усмехнулся, сделал жест бритвой, будто рассеивая пулеметные
очереди.
- Какими романтичными сопляками мы были! - снова заговорил он,
разбалтывая кисточкой пушистую, лезущую из стаканчика пену. - Сейчас мне
ясно почему. Вспомни: везде побеждали - челюскинцы, рекорды летчиков,
Стаханов. В этом-то и дело. О, все легко, все доступно! И наше школьное
поколение жило, как на зеленой лужайке стадионов. Нас приучали к легкой
победе. Но зачем? А, бродяга! - Константин наклонился к зеркалу, пощупал
щеку. - Режется, кочерга несчастная! Выпускают лезвия как для лошадей. А
войну выиграли, леший бы драл, большой кровью. Не дай бог нам этих зеленых
лужаек!
- Противоречишь сам себе, - сказал Сергей, рассматривая на обложке
молодого светловолосого оберста, из бронетранспортера в бинокль глядящего
на солнечно-снежный пик Эльбруса. - Мне хочется, чтобы вернулось то время.
Но без криков "ура". По каждому поводу. Я хотел бы еще пожить в то время,
среди ребят...
Он отбросил журнал, заложил руки под голову, стал глядеть в потолок на
абажур, наполненный зеленым огнем. Было тихо, тепло. Сквозь зашторенное
окно отдаленно, слабо донесся шум и звон трамвая. Сергей с размягченным
задумчивым лицом прислушался к этому быстро стихшему шуму, долетевшему
сюда, во двор, через вечерние заснеженные крыши замоскворецких переулков,
сказал:
- Иногда вот так, как сейчас, лежишь ночью, а на улице где-то прозвенел
трамвай, и вдруг вспомнишь школу, метель, сидишь у окна, дребезжит стекло,
последний урок... Витька Мукомолов сидит рядом, рисует яхты. Хотели пойти
в мореходку, в торговый флот... Черт знает о чем только мы с ним не
мечтали.
Константин в зеркале посмотрел на Сергея, двумя пальцами погладил
выбритый подбородок.
- Я понял так: ты хотел, чтобы то вернулось?
- Может быть, - ответил Сергей.
- А мне кажется - только начинаю жить. Понял, Сережа? Только начинаю!
Рывком Константин стянул майку, перекинул полотенце через плечо, вышел
на кухню. Стало слышно в тишине, как зашепелявила вода в кране, звонко
полилась, заплескала в раковину, как принялся фыркать, звучно шлепать себя
ладонями по телу Константин, восклицая: "Ах, хорошо, дьявол! Отлично!
Превосходная штука - вода!" Видимо, он испытывал возбуждение и
удовольствие не только потому, что был здоров, крепок, но и оттого, что
многое было отчетливо ясно ему, раз и навсегда понято в жизни, точно все
знал, что надо делать, - и Сергей подумал с удивлением: Константин в