"Юрий Бондарев. Тишина (про войну)" - читать интересную книгу автора

- Братской могилы не получится. - Он глубоко затянулся дымом, чтобы
перевести дыхание, договорил отчетливее: - Ты сам взялся поставить батарею
на прямую наводку, не зная, где немцы. Когда Василенко сказал тебе в
глаза, что ты дуб и ни хрена не смыслишь, ты пригрозил ему трибуналом...
- Не было этого! Вранье!
- Вспомни еще - утром танки окружили Жуковцы и прямой наводкой
расстреляли людей и орудия. Всех - двадцать семь человек и четыре орудия.
Но Василенко даже в болоте стрелял. А ты притворился больным и как
последняя шкура просидел сутки в блиндаже. Бросил людей... А потом? Все
свалил на Василенко - под трибунал его! Мол, он командир первого взвода,
погубил батарею. В штрафной его! Ты, конечно, знаешь, что Василенко погиб
в штрафном.
- Вранье!
- Ты отправил Василенко в штрафной. А в штрафной должен был пойти ты.
- Вранье!
Уваров стукнул кулаком по столу, лицо его туго набрякло, точно
мгновенно постарело, потемнели мешки под веками, лоб и залысины облило
потом: голубые, с красными прожилками глаза скользили то по груди Сергея,
то по залу, и вдруг он подался вперед, крепко потер крутой подбородок,
неожиданно со сдержанной досадой заговорил:
- Ну чудак ты, ей-богу! Если была какая неразбериха - на то война. Не
косись, брат, на меня; я не хуже и не лучше других. Ты считаешь меня своим
врагом, я тебя - нет. Просто думаю: ты хороший парень. Только мнительный.
Выпьем, Вохминцев, за примирение, за то, чтобы... ко всем матерям это!..
Глупых смертей было много. Война кончилась - бог с ним, с прошлым.
Предлагаю выпить за новую дружбу и все забыть!
Он повторил "все забыть" и словно успокаивался, голос набирал
осторожную фамильярную мягкость, рука легла на стол, быстро вправо-влево
погладила скатерть, в эти движения будто хотели пригладить, сравнять все,
что было осенью сорок четвертого года в Карпатах. Будто не было того
октябрьского рассвета, залитого дождями луга, неудобно и страшно
затонувших в грязи трупов солдат, четырех орудий, в упор разбитых танками.
Василенко лежал на станинах, одной рукой прижимая скомканную, потемневшую
пятнами шинель к плечу, в другой побелевшими пальцами со всей силы
стискивал масленый ТТ, дико выкрикивал: "Где он?.. Я прикончу эту шкуру...
В штрафной пойду, а прикончу!.." - и плакал глухо, беспомощно.
Была тишина. Она пульсировала в ушах. Сергей почти физически
почувствовал сырой запах гнилой воды луга, гнилого тумана, размокших
шинелей, крови и чесночный запах немецкого тола... Тишина оборвалась.
Играл оркестр оглушающе беспрерывно, бил очередями барабан, вибрировала
труба.
- Тебя не судили потому, - как сквозь ледяную стену, пробился к Сергею
собственный голос, - что меня ранило на второй день на перевале. Я знал
цену Василенко и цену тебе. Ты всегда боялся меня, когда стал командовать
батареей.
- Я? Боялся тебя? Я тебя никогда не боялся и сейчас не боюсь, сопляк! -
Щеки Уварова стали молочно-бледными. - Все понял? Или не понял?
- Нет. Теперь я тебя нашел.
Молчание. Оркестр не играл. Как из-за тридевяти земель, просачивались
ватные голоса. Мимо столика тенями шли люди. Говорили... Отодвигались