"Александр Бондарь. Год Чёрной Обезьяны" - читать интересную книгу автора

действительно очень издалека. Потом сонный ленивый голос:
- Аллё.
Владимир Александрович хотел выругаться, но... вдруг накатила какая-то
жуткая смертельная почти усталость.
- Андрей, здравствуй, - сказал он спокойно.
- Ты, пап?
- Андрей, что происходит?
- Чего?
Андрея Илюшенко должны были депортировать из Америки, где он учился в
университете. (Или скорее - пытался учиться.) Андрей нализался в баре и
разбил физиономию полицейскому. Его держали пока на свободе до
департационного слушания, которое должно было состояться вот-вот. Для
Владимира Александровича случившееся было трагедией. Сын Андрей -
единственное, что его по настоящему привязывало к этому миру. Глаза
отпрыска напоминали жену, умершую четырнадцать лет назад. Казалось иногда,
что именно её видит он перед собою. Даже делалось страшно. И хотелось
разрыдаться, как и обычно при встрече с годами безвозвратно далекими, что
прожиты были конечно неправильно.
Владимир Александрович безумно любил свое чадо. Он думал о том, что
когда-нибудь, на Последнем Суде, где прийдется ответить за прожитое,
скажет: не виноват, ибо всё мерзкое и всё преступное, им сделанное, было
совершенно ради Андрея. Чтобы тому не пришлось, как отцу его в детстве,
воровать картошку с колхозного поля, опасаясь ежеминутно нарваться на
дробовик пьяного сторожа.
- Андрей, что происходит? Мне сказали - тебя депортируют...
- Отец... - тот помялся, - хоть ты не нуди. Итак тошно.
- Андрей, что ты думаешь делать?
- Отец, ляг поспи.
Илюшенко услышал, как щелкнула трубка на том конце. "В Чикаго сейчас 7
вечера. Разница в девять часов, - подумал он." Хотел с размаху дать
телефоном по столу, но остановился - телефон-то причем?
Зам губернатора медленно сел в кресло. Он соображал. Мутный хоровод
мыслей был не по делу, и Илюшенко пытался как-то собраться. Он достал
карты и в беспорядке разложил их на столе картинками вниз. Из пяти карт
соорудил домик. Владимир Александрович играл сам с собой в "Мокрую курицу"
когда ему было особенно плохо. Как сейчас.
В дверь деликатно постучали.
- Да-да, - пригласил Илюшенко.
Это была секретарша. Стройная брюнетка в недлинной юбке, она приблизилась
к столу зама, аккуратно наступая на мягкий ковер.
- Там вас Красиков хочет видеть, из уголовного розыска.
Илюшенко даже не взглянул на секретаршу. Он, не отрываясь, смотрел на
карты.
- Я занят. - Проговорил сухо. - Пусть подождет.
Потом проводил секретаршу бессмысленным взглядом - как та, качая бедрами,
выходила из кабинета. Оторвавшись от карт, Илюшенко снова взял телефон. Он
звонил сейчас своему нью-йоркскому адвокату Вадику Цинфировичу, с которым
имел дело уже давно. Вадик был хорош тем, что здорово знал, как обойти
закон любой страны мира и не обижался никогда на тех, от кого имел деньги.
- Алло... Ты, Вадик?... Здравствуй. - Илюшенко смотрел в окно, пытаясь