"Сергей Болотников. Дом, полный чудес" - читать интересную книгу автора

как будто оба глаза ненастоящие, из дешевого фарфора. Но ведь машину-то он вел!
В дальнейшем я видел его не раз - он с регулярностью часового механизма
являлся в свой домик. А ночами там играла музыка и гнилостные синие огоньки
хитро подмигивали мне из-под насупленных глазниц узких окон.
А собаки исчезали. Их стало все меньше и меньше, да и выглядели они неважно -
худели на глазах, в шерсти появились странного вида подпалины, а некоторые
волочили за собой перебитые лапы.
Убавлялись псы постепенно, за выходные исчезало по одной-две собаки. А в
выразительных глазах животных, что все еще являлись ко мне за пропитанием,
поселилась неизбывная тоска.
Когда сентябрь начал граничить с октябрем, из бревенчатой хатки по ночам стал
доноситься исступленный собачий вой.
Да, я не сомневался, они ловят собак и что-то над ними делают. Измываются,
мучат, скорее всего, убивают. Это взбесило меня, оно портит картину, мешает
приходу чудес! Собаки! Они ведь такие беззащитные! Такие...
Когда красивым желтым снегопадом опадали листья, ко мне явилась всего одна
собака - старая дворняга Лайка. Морда ее была в жутких ранах, а одного из
круглых, печальных глаз не хватало. Псина приползла из последних сил, а потом
издохла у меня на руках, исходя последним жутким воем, сильно напоминавшим те,
что слышались последними холодными ночами.
А дом стоял как ни бывало. Свежие бревна чуть потемнели за прошедшее лето, а
может, их покрыли защитной пропиткой. Знаю лишь, что к середине осени я
ненавидел этот дом. Ненавидел низкие стены, горбатую крышу и крохотные окна, за
которыми так легко прятать мерзости. Но более всего я ненавидел деревянную сову,
уродливое чучело, властно озирающее окрестности. Иногда мне казалось, что она
пялится на меня, выискивает взглядом, планомерно отсеивая чужие дома. А когда
находит, то я чувствую ее темный взгляд сквозь тонкие стенки лачуги.
Они никогда не мыли в своем доме окна, эти жильцы. Аккуратно ухаживали за
участком, красили бревна и педантично заравнивали землю вокруг. А вот окна у них
покрывались пылью с самого лета и стали похожи на больные бельмастые глазницы,
покрытые беловатым налетом. Глядя на это, я еще больше утвердился в мысли, что
они используют свой дом для чего угодно, но только не для жилья.
Мой рассудок ветшал. Местные, конечно, говорят, что он никогда не был таким
уж сильным, но в больнице я научился чувствовать все колебания разума, ощущать
приближение или отдаление той мутной черты, за которой находится истинное
безумие.
И теперь я чувствовал эту черту особенно сильно. Дикие сны не давали сомкнуть
глаз, я просыпался и в исступлении царапал ногтями подушку, часто из носа у меня
бежала кровь. А проклятый совиный взгляд все так же сверлил и сверлил мой
истончившийся рассудок, как сверлят твердосплавные сверла неподатливый бетон -
медленно, но неотвратимо.
В такие ночи мне начинало казаться, что до первого снега мне со здравым
рассудком уже не дожить.
Но меня еще ждали чудеса, единственное, что держало меня на грани после того,
как моих четвероногих друзей приговорили к мучительной гибели.
И, может быть, еще мысль, что, сломав меня, деревянный идол совы и его
неживой хозяин смогут праздновать победу.
Как бы то ни было, в первой декаде октября я решил, что буду бороться!
На следующий день после обязательного ночного шабаша в бревенчатом домике,
когда вспышки синего света были столь сильны, что озаряли верхушки древних елей,