"Джованни Боккаччо. Амето (Комедия флорентийских нимф)" - читать интересную книгу автора

Амуром; про себя он так о том рассуждал:
"О небожители! Деля с сатирами кров, я немало наслышан от них о вашем
могуществе, и каждый из богов хоть отчасти мне ведом; не пойму только, что
это за Амура она воспела, и отчего ей так радостно, что он ее настиг; я его
не видел, какими путями он ходит, не знаю; вас и Амура самого ради благости
его молю, позвольте мне узнать, каков он. Я хочу понять, как понравиться
той, чей взор обладал силой вызвать меня из прохладной тени, заставил
позабыть охоту, оставить собак, лук и стрелы. Она одна мне по сердцу, не
знаю, то ли называют Амуром или это лишь проявление его божественной силы,
от него заемлющее имя. Коли таков Амур, значит, он мне милее всего на свете,
а не таков, что ж, все равно она мне по сердцу".
Размыслив таким образом, он снова устремился к ней взглядом; но только
встречал ее томный взор, как, разом устыдившись, потуплял глаза долу,
полагая безумным желанье созерцать столь прекрасный предмет. И, однако,
снова, понуждаемый тайным огнем, обращал к ней глаза, говоря:
- О божество, обитающее в ее глазах, кто бы ты ни было, не донимай меня
с такой силой: умерь натиск и пощади неопытную душу, если хочешь, чтобы я
склонился к твоим усладам; тебе и так легко будет меня одолеть.
А немного погодя, спохватившись, говорил:
- Увы, чему я поддаюсь? Разве я не слыхал, как тягостна власть дев, как
они на миг не оставляют в покое тех, кто им подвластен? Да кто мне велит
отречься от извечного блага, моей свободы? Ясный день и темная ночь мои, я,
как хочу, употребляю время; сам решаю, дать ли отдых гибкому луку и стрелам,
скрыться ли в тень или ее покинуть; и добычей от усердной охоты я
распоряжаюсь по своей воле. На что я иду? На то, чтобы служить, сам не знаю
кому. О жалостливые боги, отриньте от меня эту напасть; не мне, увальню,
пристало служить столь прекрасной деве. Одежда моя убога, я рожден и
вскормлен в лесах, пусть берутся за это те, кто более меня опытен в подобных
делах. Одному Юпитеру она под стать красотой, он, наверно, из-за самых звезд
расслышал ее песнь и теперь найдет способ ее прельстить куда проворнее и
искуснее, чем я; мне в том отказано, что ему пристало. Нет у меня ни красоты
Адониса, ни сокровищ Мидаса, ни кифары Орфея, ни воинственности Марса, ни
хитроумия Атлантова внука, ни спесивой власти Циклопов, каковыми свойствами
или хоть одним из них я мог бы ее прельстить или против воли проникнуть в
душу, как она проникла в мою красотой. К тому же, богами рожденная, она,
верно, и детей захочет от бога, а не от простого охотника. Оставлю-ка я
лучше все это, не пора ли воротиться к старым заботам: с ними начав жизнь, с
ними и кончу.
Но чуть повернулся к Лии, как опять передумал, едва ее красота проникла
к нему в глаза; и снова решил понравиться ей во что бы то ни стало на свой
неотесанный лад, а все иные помыслы отогнать. Тотчас убрал с лица свисающие
в беспорядке пряди; пригладил, чтоб не торчала, косматую бороду; как умел,
прикрыл изъяны ветхой одежды и, устыдившись того, что полагал в себе
безобразным, снова принялся рассуждать:
- Прекрасная нимфа, впервые представшая моему взору, если я не
ослышался, песней не кого-то другого, а меня манила к своим прелестям. Зачем
же малодушно бежать оттуда, откуда не гнали? Дерзну - кто может ведать
судьбу? Немало было и таких, что пастухов предпочли богам, а кто знает, к
кому больше лежит ее сердце. А мне что стоит попробовать; будет толк, душа
моя обретет вечное утешенье, не будет, займусь тем же, чем раньше. Но я все