"Владимир Богомолов. Момент истины (В августе сорок четвертого...), часть II, Главы 51-99" - читать интересную книгу автора

Подошел к ней в тот вечер и я.
- Мамаша!..
Она не остановилась и даже не обернулась, и я, догнав, взял ее за
локоть.
- Что вы здесь делаете?.. Документы какие-нибудь у вас есть?..
Лишь когда я достал из кармана и подержал перед ее глазами армейское
офицерское удостоверение личности, она наконец прореагировала: вытащила
из-за пазухи грязный, замасленный мешочек и, доверчиво отдав его мне,
пошла дальше вдоль путей. Я вновь догнал ее и остановил.
В мешочке, кроме паспорта на имя Ивашевой Анны Кузьминичны, выданного
перед войной в Орше, справки об эвакуации из этого города и профсоюзного
билета, находились две похоронные на старших сыновей, измятые солдатские
письма-треугольнички от младшего - Владимира (его-то она и звала, бродя по
станции) со штампами полевой почты и военной цензуры, выписка из истории
болезни и справки двух психиатрических больниц, где она лечилась. Ни один
документ не вызывал подозрений.
Она уже прижилась на станции; ее охотно подкармливали в воинском
продпункте и откровенно жалели.
Ночью, подробно докладывая по "ВЧ" Полякову обстановку на станции, я
упомянул и об Ивашевой.
- Ее надо в больницу, - заметил он. - Подскажи коменданту или
начальнику милиции. На станции, во всяком случае, ей делать нечего.
На другой день в комендатуру пригласили городского психиатра -
благообразного старикана с круглыми очками в металлической оправе на
отечном усталом лице.
Он ознакомился с медицинскими документами Ивашевой и около часа
осматривал ее, пытаясь разговорить и ласково называя голубушкой и милушей.
Все положенные при ее диагнозе симптомы, рефлексы и синдромы оказались
налицо.
Я тем временем в соседней комнате, еще раз проверив ее документы,
прочитал и письма. Это были трогательные своей искренностью и любовью
послания молоденького сержанта-фронтовика своей психически больной матери.
Осмотрел я и заплечную торбочку Ивашевой: куски хлеба, грязный до черноты
носовой платок, такие же грязные, жалкие тряпки - белье, немножко сахара.
Все это держалось вперемешку, нормальный человек никогда бы так не положил.
- Случай ясный, - сказал мне доктор после ухода Ивашевой. - Место ей в
колонии для хроников, но таковой, увы, не имеется: сожжена немцами... В
больницу же взять ее не можем: на всю область у нас шестьдесят коек, -
сняв и протирая носовым платком очки, сообщил он. - На очереди сотни
больных, и мест не хватает даже для буйных... А она совершенно
безвредна... Ко всему, при ее бредовом восприятии действительности, при ее
постоянной надежде встретить сына, изолировать ее было бы просто, знаете
ли, бесчеловечно... Пережить такое... Потерять двух сыновей... Что это для
матери, нам, мужчинам, невозможно даже себе представить.
Бедный доктор... Тут оказался бессильным и его сорокалетний опыт
врача-психиатра. Он так и не узнал, да если бы ему и сказать, он едва ли
поверил бы, что все симптомы, рефлексы и синдромы были отработаны и
"поставлены" Ивашевой в кенигсбергской клинике профессора Гасселя.
Заподозрил ее Таманцев.
Любопытно, что, увидев Ивашеву впервые, он отдал ей свой пайковый