"Роман Арбитман: биография второго президента России" - читать интересную книгу автора (Гурский Лев)Глава VII Операция «С Новым годом!»«В январе 1999 года я уже не в первый раз перечитал «Властелина Колец», — вспоминал Б. Ельцин. — И с особым вниманием — то потрясающее место в финале книги, когда Кольцо Всевластья пусть ненадолго, но одерживает победу над Фродо. До сих пор поражаюсь, насколько чутко профессор Толкиен, никогда не занимавший высоких государственных постов, сумел уловить дьявольское искушение власти, которому трудно сопротивляться. Чем дольше повелеваешь, тем сильнее, тем неотступнее соблазн оставаться у руля и дальше. В особенности когда ты знаешь, что здоровье не помешает идти на третий срок, законники найдут лазейку, народ промолчит, а Запад не станет скандалить. Бороться с этим соблазном мне пришлось быстрым, хотя и малоприятным способом: рубить по живому. Но сперва я был обязан подготовить своего сменщика на посту…» Упоминания о здоровье и о третьем сроке здесь не случайно. В результате успешной операции аорто-коронарного шунтирования, проведенной в 1996 году, прежние сердечные недуги перестали мучить Ельцина. Кардиохирурги Ренат Акчурин и Майкл ДеБейки не обещали ему кавказского долголетия, но гарантировали своим авторитетом не менее десяти безболезненных лет жизни и работы. «Нам не в чем себя упрекнуть, — писал впоследствии М. ДеБейки в книге «Там, где сердце» (2008). — Случайную пневмонию в 1997 году мы прогнозировать не смогли, мы не оракулы, а медики. Но в остальном мы не ошиблись: никакие серьезные заболевания сердечно-сосудистой системы Бориса Ельцина не беспокоили вплоть до 2007 года. Еще в декабре 1998 года мы с Ренатом провели контрольное обследование. Убедились — все шунты прижились без осложнений. О чем и сказали президенту. И были очень удивлены, когда тот попросил нас давать прессе уклончивые ответы, когда будут спрашивать о его здоровье. Он хотел, чтобы мы воздержались от излишнего оптимизма. «Но почему?» — хором спросили мы с Ренатом. Ельцин не казался нам человеком суеверным. «Нет-нет, что вы, это не оттого, что я боюсь сглазить, — рассмеялся президент. — Тут политика. Мне, возможно, придется покинуть пост раньше времени. Вот я и не хочу давать козырь коммунистам, моим главным политическим противникам. Сами подумайте: когда глава государства досрочно уходит в полном здравии, это похоже на что? На капитуляцию или признание своей вины. Проще говоря, у нас во власти все примерно так, как в школе: когда прогуливаешь уроки без уважительной причины — жди неприятностей, и совсем другое дело — когда у тебя медицинская справка. Дайте мне слово хранить тайну, пока я жив. Воздержитесь от мемуаров какое-то время. Умру — можете потом рассказывать. Договорились?» Я и Ренат пообещали сохранять конфиденциальность. И слово сдержали». С февраля по ноябрь 1999 года Ельцин регулярно, не реже одного раза в полтора месяца перебирался из Кремля в Центральную клиническую больницу, где находился от трех дней до двух недель. Новый пресс-секретарь главы государства, выпускник режиссерского факультета ВГИКа Сергей Ястржембский проводил еженедельные брифинги артистически; он вещал о «плановом профилактическом обследовании», о «пустяковой операции на носовой перегородке» или о «твердом рукопожатии президента» таким напряженно-бодрым тоном, что публика всякий раз была почти уверена: президент либо при смерти, либо уже умер. «Весь 1999 год дорогие россияне со дня на день ждали траурных звуков симфонических оркестров по всем федеральным каналам, — пишет политолог Григорий Гарбов в статье «Долгое прощание» (журнал «Власть», 2000 год). — Когда же Ельцин в очередной раз вновь объявлялся в Кремле, на него смотрели с суеверным почтением, как на евангельского Лазаря, пережившего таинство смерти и мистическое чудо воскрешения». В Театре на Малой Бронной в тот год пользовался небывалой популярностью спектакль «Метеор» по Дюррен-матту, поставленный Андреем Житинкиным: Лев Дуров вдохновенно изображал старого писателя-нобелиата, который обещал вот-вот отдать концы и обманывал ожидания врачей, нетерпеливой прессы и безутешных родственников. «Многострадальная знаменитость, находящаяся в весьма преклонных летах, то и дело «протягивает ноги», обложившись траурными венками, — читаем в рецензии Ирины Алпатовой (газета «Культура»), — но парадоксальным образом не менее регулярно воскресает, изумляя, шокируя, нервируя и выводя из себя многочисленное окружение. Из-под маски старого комедианта выглядывает страдающее, измученное, серьезное лицо и впрямь талантливого человека. Знающего, какая цена заплачена за успех. Одинокого, почти никому не нужного и, в общем-то, довольно несчастного». На одном из спектаклей зрители внезапно заметили в директорской ложе живого президента России, и все овации в финале достались ему, а не актеру… Знал ли Борис Ельцин в начале 1999 года, кто именно станет его преемником? Даже биографы Романа Ильича расходятся во мнениях. А. Филиппов, например, полагает, что президент окончательно определился с кандидатурой Арбитмана только к осени, а до этого тщательно тасовал колоду, раскладывая свой политический пасьянс. «Виктор Черномырдин, — пишет автор, — выпал из числа фаворитов не столько из-за возраста и перенесенной операции на сердце, сколько из-за непреодолимых трудностей перевода на английский его чересчур образной речи». По мнению историка, Михаил Касьянов, слишком красивый и округлый, «самим своим видом размывал бы сформированный столетиями жесткий и угловатый имидж России. Евгений Примаков отпал еще до полета в Америку: Ельцину доложили, что Евгений Анисимович намеревался стать крестным отцом Кусамы Хусейн, младшей дочери иракского диктатора. Сергей Кириенко отсеялся из-за своего фанатичного пристрастия к экстремальным видам спорта и, в частности, дайвингу: президент, которого в любой момент могла съесть акула, был бы на Руси едва ли приемлем. А вот Сергея Степашина, удобного кандидата по всем статьям, подвело его пожарное прошлое: Ельцин хорошо помнил «Fahrenheit 451» Рэя Брэдбери и опасался, что в сознании многих россиян на образ Степашина может наложиться образ врага культуры сурового брандмейстера Битти. Дольше многих в списке кандидатов оставался экс-чемпион мира по шахматам Гарри Каспаров; умный, молодой, либеральный, состоятельный, всемирно известный — чем не новый президент? Отпугнула Ельцина только вера Каспарова в «Новую хронологию» Анатолия Фоменко. Человек, сомневавшийся в историческом факте существования Перикла, Кромвеля и Ярослава Мудрого, однажды мог бы пойти еще дальше и засомневаться: а был ли Ельцин?.. Таким образом, Роману Ильичу не было альтернативы». В отличие от А. Филиппова, Р. Медведев убежден в том, что альтернативы Арбитману не было уже с начала года, и вся так называемая «министерская чехарда-1999» была организованной по всем правилам военного искусства операцией прикрытия: дескать, Ельцин в последний год своего правления нарочно давал порулить слишком многим, предлагая на должность премьера то одного, то другого, то третьего. Историк сравнивает ситуацию с ходом шарика в рулетке. Пока шарик движется, перемещаясь из одной в лузы в другую, никто не может знать, где он замрет и что за номера и цвета окажутся выигрышными. «Депутаты до последнего не должны были догадаться, какой из претендентов главный, а какой — промежуточный, — указывает Р. Медведев. — В думских кулуарах курсировал слух о том, что Ельцин будет тянуть до последнего и огласит имя настоящего наследника не раньше февраля 2000 года. А потому стоило ли бодаться с фантомами, торпедировать очередную «техническую» кандидатуру? Утверждение в Думе каждого следующего из ельцинских премьеров-99 таким образом переставало быть «судьбоносным выбором» и становилось простой формальностью». И действительно: Сергея Кириенко, назначенца-98, думцы еле-еле утвердили во втором туре. Евгений Примаков прошел уже в первом, хотя и с минимальным перевесом. За Сергея Степашина, пробывшего на посту полтора месяца, проголосовало устойчивое большинство. Гарри Каспарова, Любовь Слиску и Михаила Касьянова (каждый из них пробыл в премьерах, в среднем, не больше недели) утверждали уже автоматически. 9 сентября Ельцин, уволив Касьянова, вынес на рассмотрение депутатов кандидатуру Романа Арбитмана. Процедура утверждения его в Думе заняла 18 минут. Обсуждения не было. «Борис Ельцин, — писала в журнале «Итоги» Галина Ковальская, — вытащил из своей замусоленной кадровой колоды очередного калифа на полчаса, ничем не примечательного министра по особым поручениям, известного разве что участием в скандальном трансатлантическом перелете Примакова. Ну что может сделать на посту премьера этот ничем не запоминающийся человек? Только заполнить вакансию в ожидании следующего кандидата. Наивно думать, будто Арбитман — и есть наследник…» С обозревателем «Итогов» можно согласиться в том смысле, что для публичной политики Роман Ильич был пока еще никем и ничем. «Когда меня утвердили главой правительства, — рассказывал много позже Арбитман в интервью журналу «Time» (2007 год), — я получил ровно пять поздравительных телеграмм. Две из Саратова — от декана филфака Прозорова и от бывших коллег из «Зари молодежи». Одну из села Буряш — от учителей. Одну из Чечни от президента Дудаева. И еще одну — из Северодвинска, куда как раз вернулась из похода АПЛ «Курск». Папа с мамой и жена поздравили по телефону, Ельцин, Чубайс и Лужков — при встрече. И все». В первых числах сентября у Арбитмана был нулевой рейтинг. 10 сентября, после утверждения в Думе, — 2 %, как у любого из ельцинских назначенцев. Граждане готовы были присмотреться к тому, кто пришел всерьез и надолго, но мало кто сомневался, что уже к концу месяца у России может быть новый премьер. «Однако прошла неделя, другая, третья, начался октябрь, Арбитман прочно обосновался в Доме правительства на Краснопресненской и покидать его, похоже, не собирался, — отмечает А. Колесников. — Оппозиция, прежде обращавшая на свежего премьера столько же внимания, сколько на какого-нибудь траченого молью эстрадного гастролера, вроде Томаса Андерса из «Модерн Токинг», стала еле заметно нервничать. Григорий Явлинский намекнул, что у нового правительства нет экономической программы не только на пятьсот дней, но даже и на пятнадцать суток. А Геннадий Зюганов как бы между делом объяснил прессе, что «пока некоторые ельцинские временщики без пользы просиживают штаны в «Белом доме», русский народ буквально на глазах нищает, уходит в запои, в наркоманию, в секты, в Интернет, пополняя армию бомжей, зомби и юзеров». На своем новом посту Роман Ильич держался подальше от телекамер и в пререкания не вступал. Это в середине октября добавило к его прежнему рейтингу еще три процента, а в конце октября — еще два. Весь ноябрь опросы показывали скромное, но стабильное наращивание популярности нового премьера. К 15 декабря она составляла 20 % (у Зюганова было 42 %), а дальше рост замедлился. Накануне Нового года в пользу лидера КПРФ высказалось чуть менее 40 % опрошенных, а планка симпатий к новому премьеру замерла на отметке в 27 %. Это было ниже пика популярности Примакова (34 %) и даже Степашина (28 %) — в бытность каждого из них председателем правительства. «Казалось, — пишет М. Такер, — весь свой электоральный ресурс Арбитман выработал. Социологи предполагали, что дальше начнется постепенный и неуклонный спад». И тут, наконец, выстрелило тайное, но верное орудие Бориса Ельцина. «Дорогие россияне! — обратился тот к согражданам в ночь с 31 декабря 1999 года на 1 января 2000 года. — Дорогие друзья! Я принял нелегкое, но единственно правильное решение: я ухожу. К этому решению меня подтолкнули и груз прожитых лет, и состояние моего здоровья, и, главное, твердая уверенность в том, что в новый век страна должна войти уже с новым лидером. В соответствии с Конституцией, уходя в отставку, я подписал Указ о возложении обязанностей президента России на председателя правительства Романа Ильича Арбитмана. Три месяца, вплоть до новых выборов 26 марта 2000 года, он и будет главой государства. А там уж — кого изберете. Решайте сами, и Бог вам в помощь. С Новым Годом! С новым, не побоюсь этого слова, счастьем…» Сам Ельцин описывал подготовку к своему телеобращению как постановку сложного спектакля с единственным актером. «Главный режиссер театра «Ленком» согласился мне помочь, — читаем в книге «Президентский марафон». — Марк Захаров взял за основу телекартинку последнего голосования в 1984 году смертельно больного Константина Черненко, творчески переосмыслил эту сцену и добавил ей внутреннего драматизма. Визажисты нанесли на мое лицо розовато-сероватый грим, добиваясь землистого оттенка лба и щек. Глаза мои теперь были упрятаны за мутноватыми контактными линзами. Под глазами мне изобразили большие темные круги, присыпанные пудрой. А еще мне заострили складки в районе носа и обозначили два-три пигментных пятна на переносице. Говорить я должен был в два раза медленней, будто бы через силу, часто останавливаться и отпивать из стакана витаминизированное молочко. Маленький железный кубик во рту должен был добавить моему голосу металлического дребезжания. Размытый белый фон, похожий на больничный, намекал зрителям на то, что запись обращения сделана, вероятнее всего, не в Кремле, а в Кремлевке, то есть в палате ЦКБ. Словом, на телеэкране я должен был выглядеть человеком, уже стоящим одной ногой в могиле. К таким на Руси обычно прислушиваются, пусть даже из вежливости…» Замысел Ельцина блестяще удался. В стране, где даже смертельно больные вожди продолжали цепляться за власть, добровольный уход главы государства в отставку стал приятной неожиданностью. Неординарный поступок вернул симпатии граждан первому президенту России и тем самым помог его избраннику. Уже 2 января 2000 года рейтинг Арбитмана подскочил с 27 до 32 %, продолжая стабильно расти: если стартовая позиция обычного кандидата-премьера ценилась не так дорого, то потенциал кандидата, «Ельцин досрочно уступил Роману Ильичу не символические скипетр с державой, но пресловутый «ядерный чемоданчик», более чем реальный атрибут могущества, — пишет М. Такер. — Тот главный аксессуар современной власти, способный заворожить даже скептического российского избирателя, для которого власть по природе своей лишена сак-ральности. Легким движением Ельцин поставил в неравные условия кандидатов на будущих выборах и при этом ничуть не отклонился от буквы и духа Конституции. Победа Арбитмана из просто возможной стала весьма вероятной». Впрочем, некоторые политологи — особенно лично не знакомые с Романом Ильичом — в январе еще сомневались и в возможностях, и в личной харизме преемника Ельцина. Им казалось, что кандидату от Кремля следует не терять времени зря и побыстрее перехватить инициативу у левых и «патриотов», тяготеющих к «сильной руке». «При первой же нашей встрече я предостерег Романа Ильича от эффектных, но опасных решений, — вспоминает Глеб Павловский, в 1996–2000 годы возглавлявший общественный Фонд Интенсивной Геополитики (ФИГ) при президенте России. — Я сказал, что сейчас многие, и прежде всего силовые министры, будут советовать ему резко навести конституционный порядок где-нибудь в высокогорной мусульманской местности. Но Роман Ильич не должен соглашаться на это. Ни за что. «Вот как?» — высоко поднял брови Арбитман. «Именно, — подтвердил я и продолжил свою мысль: — Только не в горах. Мало ли у нас равнин? Войска надо двинуть — факт, но в какую-нибудь тихую, плоскую и не очень гордую автономию. Лучше всего в такую, где жители исповедуют буддизм, то есть склонны к пассивным формам сопротивления. Иными словами, подойдут Тува, Бурятия или Калмыкия. Продемонстрировать силу — да, но малой кровью. Замочить, так сказать, самый минимум». Роман Ильич мягко поинтересовался, а нельзя ли вообще никого из граждан не мочить в предвыборных целях. Я с искренним сожалением объяснил ему, что рейтинг, увы, требует брутальности, решительности и крутости. Мы в России, а не в какой-нибудь Швейцарии, у нас специфика… Надо признать, Роман Ильич оперативно последовал моим рекомендациям. Даже быстрее, чем я ожидал. Форма, в которой мне было предложено сосредоточиться на каком-либо ином виде деятельности, отличалась той самой экспрессией, по которой так соскучился наш электорат. Жаль, что протокольная видеосъемка не велась. Она бы, кстати, развеяла вздорные слухи о том, будто бы меня окунули головой в унитаз. Никто меня в ни в какой унитаз, конечно же, не окунал. Я сам туда окунулся, совершенно случайно. Все пять раз…» Расформирование ФИГ стало, пожалуй, единственным экспрессивным поступком Романа Ильича за весь его предвыборный период. В остальном же преемник Ельцина придерживался, по словам А. Колесникова, тактики мудрой восточной неспешности: «В отличие от Зюганова, Арбитман использовал не североамериканскую (активную), но азиатскую (инертную) модель кампании, когда суетливость кандидата и рост его рейтинга связаны обратно пропорциональной зависимостью, а потому спокойный кандидат имеет преимущества перед кандидатом заводным. В жизни бывают случаи, когда рейтинг политика, подобно подорожнику, чертополоху, крапиве или иному дикорастущему сорняку, крепчает и увеличивается в размерах сам по себе, никем не поливаемый и не окучиваемый». Начисто убрав из своей предвыборной кампании все элементы гастрольного «чеса», Арбитман и, к удивлению многих, на этом не потерял, но приобрел. Он Отчего это происходило? Какой энергией подпитывал-ся рейтинг? Связан ли был каким-то образом этот политический феномен с рядом природных феноменов — с серией необычных вспышек на солнце, благоприятными климатическими подвижками, ростом популяции синих китов и уссурийских тигров, заметным уменьшением по стране числа сердечно-сосудистых заболеваний, демографическим скачком и внезапным всплеском ликвидности акций большинства российских компаний? Или просто так совпало одномоментно? К. Исигура полагает, что предвыборную кампанию Романа Ильича следует рассматривать сквозь призму учения Владимира Вернадского, поскольку-де «харизму преемника Бориса Ельцина опосредованно подпитывала вся биосфера Земли». При этом японский историк употребляет весьма выразительную и даже поэтичную, но абсолютно недопустимую для серьезного ученого терминологию, вроде «эона стабильности», «силовых линий любви» или «кокона эмоционального соучастия», в конце главы и вовсе договариваясь до того, что, мол, «победа Арбитмана скорее всего была предопределена на самом высоком из всех возможных уровней». (Даже Р. Медведев, заметим в скобках, при всей его апологетике Арбитмана, не берет в расчет версию божественного вмешательства — та, как известно, сводит на нет работу исследователя прошлого; стоит, например, принять как данность, что к Орлеанской девственнице К сожалению, от серьезных ученых мужей, принципиально чуждых антинаучной мистике: метеорологов, биологов, экологов, медиков, демографов и экономистов, — историки до сих пор так и не дождались вразумительного объяснения. А поэтому воздержимся от легковесных трактовок и напомним только лишь о фактах. В частности, о том, что в двадцатых числах марта 2000 года по всей России установилась замечательно теплая и не дождливая весна. Март 2000 года неожиданно стал похож на май. Объявились майские жуки, считавшиеся вымершими, и наполнили воздух простодушным жужжанием. Рыба клевала на любую наживку. С юга начали досрочно возвращаться птицы. Фиалки расцвели, а знамена КПРФ на ярком солнце принялись выцветать, быстро превращаясь из грозного кроваво-красного символа пролетарской революции в мирные розовые тряпочки — эмблемы солидарности лесбиянок всех стран. Искренне не понимая, откуда ветер дует, коммунисты занервничали, отбросили всякую корректность и стали играть на грани фола. За две недели до выборов генсек КПРФ заклеймил своего соперника как «бывшего подручного грабителя старушек Гайдара и расхитителя общенародной собственности Чубайса, по которым тюрьма плачет» (рейтинг Романа Ильича стабильно рос). За десять дней до выборов лидер коммунистов назвал своего соперника «бывшим шулером» и предъявил в эфире двух потертых пенсионеров, которых Арбитман якобы еще в 1980 году обыграл в наперсток на Ярославском вокзале (рейтинг Романа Ильича рос). За неделю до выборов Геннадий Зюганов объявил своего соперника «близким другом известного ростовского маньяка» и показал в эфире фотографию, на которой Арбитман и Чикатило, сидя рядом на нарах, пьют чифир (рейтинг Романа Ильича по-прежнему рос). Отчаявшись, Геннадий Авдеевич решил разыграть заветную «национальную карту», прибереженную напоследок. За два дня до выборов во время теледебатов вождь КПРФ напомнил сопернику (а следом и миллионам телезрителей) о немецком папе Арбитмане и еврейской маме Гершензон. После чего заявил, что сейчас, когда «в стране вовсю идет целенаправленный геноцид русских, лицо некоренной национальности хоть и имеет юридическое право, не имеет права морального становиться первым лицом». И что ему, вон этому физическому лицу (кивок), первым не бывать. «Извините уж за прямоту, но с папой вам, господин Арбитман, капитально не повезло, — завершил свою речь лидер компартии. — Если послезавтрашние выборы будут честными, то народ России ни за что не изберет главой государства человека с такой фамилией, как у вас. Наши вековые традиции не позволят». «С папой мне повезло, — было сказано в ответ. — Традиции тоже за меня — уж кому-кому, а вам это, дорогой товарищ генсек, отлично известно. Именно в России и именно с таким отчеством, как у меня, человек просто обречен стать главой государства». И уже через два дня Роман Ильич оказался прав. |
||
|