"Леонид Богданов. Телеграмма из Москвы (Сатирическая повесть по советской действительности) " - читать интересную книгу автора

На этот раз из дверей избы высунула голову белая коза и, потрусив
бородой, изрекла: "Мэ-э-э..."
- А, чтоб тебе!.. - Тырин решительно пошел в избу. Сонька спала на
наваленных овчинах на лавке, а под лавкой, на наплеванной шелухе кедровых
орехов, нежился поросенок. Он лежал на боку, вытянув все четыре ножки и
шевелил розовым пятачком.
- "Богато живет", - подумал Тырин и принялся рассматривать окружающую
обстановку. Пол был весь сплошь, на два пальца, усыпан шелухой кедровых
орехов и, наверное, никогда еще доски пола не были осквернены прикосновением
веника. На грубо отесанном столе валялся ломоть черного хлеба, несколько
свареных в мундирах картошек и везде по столу была рассыпана соль, так что
необходимости иметь солонку у Соньки не было. Печь была, как и в других
избах, огромная и занимала половину всего пространства. Издали печь казалась
разрисованной причудливыми тропическими узорами. Словно пальмы, кустарник,
странной формы линии и зигзаги были нанесены на ней искусной рукой
художника-сюрреалиста. Но при ближайшем рассмотрении Тырин установил, что
это просто следы бесчисленных раздавленных клопов. На печи, как и положено,
была лежанка - убежище от лютых зимних морозов, и там теперь были свалены
ворохом различные тряпки, мешки и еще что-то, чего за общим беспорядком
невозможно было разобрать. В избе была одна табуретка, кадка для воды со
старой консервной банкой вместо кружки, в черной пасти печи стоял
задымленный чугун, а рядом на полу валялись рогач и кочерга. На стенах
любовной рукой Соньки были развешаны портреты всех советских вождей, кои,
видимо, с неменьшей любовью были засижены мухами. А пониже, отдельным
стройным рядом с равнением направо, висели дешевенькие базарные фотографии
солдат в количестве, примерно, взвода, с командиром на правом фланге. Это
были участники маневров 38-го года, державшие оборону в Орешниках. Около них
висели фотографии крупного формата. На одной из них, в трафаретной рамке в
виде сердца с надписью "Люби меня, как я тебя", был сфотографирован небритый
субъект в кепке, чудом державшейся на правом ухе. Во рту или, вернее, на
самом кончике оттопыренной губы его висела папироса, а в руке он держал
стакан и словно чокался с объективом. На второй фотографии были запечатлены
двое в полувоенной форме, какую обыкновенно носили партийцы в тридцатых
годах. Они стояли друг против друга, пожимали левые руки, в правых держали
по нагану и по привычке, не глядя, целились один другому прямо в сердца.
Лица их напряженно смотрели в объектив.
- На боевом посту засняты, - прошептал Тырин, - во время исполнения
партийного задания...
Осмотрев окружающую обстановку, Тырин приблизился к Соньке. Рот ее во
сне был широко открыт, совсем, как это бывало на собраниях. На конопатом
подбородке лежала, корчась в предсмертных муках, муха, а две другие, не
предвидя пагубных последствий, лакомились губной помадой на сонькиных губах
(производство треста ТЭЖЭ. Говорят: "Поцелуй смерти".)
- Вставай, Сучкина!.. Вставай...
Услышав неясные слова, коими ее обыкновенно будили друзья по ночам,
Сонька, всхрапнув, хрюкнула и открыла совершенно бесцветные глаза.
- Чаво?
- Вставай, у райком вызывают.
- И-е-е-е... Вздохнуть не дают. Все работай, да работай... - белые ее
ресницы обиженно замигали, и она еще раз тяжело вздохнув - и-и-е-е - не