"Леонид Богданов. Телеграмма из Москвы (Сатирическая повесть по советской действительности) " - читать интересную книгу автора

произведения оплодотворены чужим семенем и не похожи на своего отца, не
содержат никакого отцовского наследства. Писатель, поэт ничему в своих
произведениях читателя не учит. Учит партия, а писатель лишь ищет персонажи
и форму, как передать это учение. Передал - хорошо, получил кучу денег за
литературную проституцию. Не можешь передать, способен только своими мыслями
кормить читателя - коленкой под зад! Не просто на улицу, а подальше, в
концлагерь: раз есть свои мысли, значит, опасный человек. Сколько наших
писателей было расстреляно, послано на гибель на Колыму, Магадан только за
то, что они писали от души, а не по партийной указке? Поэтому те, кто живет,
пишет, ловко подделываясь под линию партии, те уже не писатели, это
литературные ландскнехты, подхалимы, приживальщики, наемные шуты и
плакальщики.
Таким я не хочу быть. И я не буду писать, пока мое творчество будет
служить средством перепевания чужого и ненавистного мне. Вы вправе,
Ландышев, спросить меня: хорошо, Мостовой, вы стали в позу, вам нужна
свобода творчества и вы не пишете книг. Но зачем же тогда вы пишете газетные
статьи? Ведь это тоже творчество и очень даже несвободное.
Наверное, вы хотите меня спросить это?.. Да, Ландышев?
- Да.
- Чудно. Начнем хотя бы с того, что очень много писателей занимались
газетной стряпней, чтобы получить средства и вести серьезную литературную
работу. Я к этой категории не отношусь. Зачем же я тогда работаю в газете?
Не задумывайтесь над ответом, все равно не угадаете. Чужая душа --
потемки, а у меня в душе лежит большая идея.
Мостовой встал и молча прошелся несколько раз по комнате, потом
улыбнулся: - Заметили ли вы, как люди читают серые, словно дождливое утро,
и такие же однообразные газетные строчки? Они томятся. И вот если взять и
все время писать в газетах, как можно скучнее, унылее, то у человека от
такой болезни, как от соленой воды, появится дикая жажда прочитать живое,
человеческое слово. И человек невольно берется за классиков. Он начинает
напитываться хорошими мыслями, у него развивается вкус, он облагораживается.
Получается, что скучная газета, набивая читателю оскомину, оберегает его от
советской литературы, опасной потому, что это - литература, вернее,
литературоподобная чистая пропаганда и она куда действеннее, чем газетная
серость. Таким образом, я думаю охранить сотни людей от тлетворного действия
коммунизма. Я думаю, что таким путем можно сберечь хоть какое-то количество
живых и мыслящих людей для будущего.
Иде-фикс, скажете? Далеко не так! Я уже десять лет здесь редактором и
все время сушу газету. И за эти десять лет в Орешниках стали вдвое больше
читать классиков и почти перестали читать советскую литературу. Я это вижу
по статистике районной библиотеки. Результаты, как сказал бы Столбышев,
налицо.
Правда, в последнее время я стал писать живее, но тут есть определенный
расчет. За воробьиную эру я не буду отвечать: у меня есть письменное
распоряжение Столбышева, что и как писать. Но эта дурацкая затея лопнет, как
мыльный пузырь. Ведь Москва - не Орешники. Там сидят ловкие заговорщики, а
не дураки, и нет там такого сумасшедшего, чтобы приказывал заготавливать
воробьев. Тут произошла обыкновенная телеграфная опечатка. Настоящая фамилия
подписавшего телеграмму министра - Воробьев, а приказал он заготавливать
кедры. Почтовые же работники перепутали и получилось: заготовлять воробьев,