"Людмила Богданова. Снег вершин." - читать интересную книгу автора

видеть себя так ясно и собой восхищаться. В зеркальце отражались блестящие
глаза, щеки, нежные, как абрикос, зеленые струи рясен вдоль щек и висков,
цвета ярчайшей кандинской розы губы. Лоиль запела.
Звон колоколов просыпался, как горошины на стеклянное блюдо. Она уронила
зеркало. И побежала каменными переходами, путаясь в юбке и не желая
встретиться с кем-нибудь. Походни горели редко, скважни были темны, но она
знала тут каждый поворот и каждый камень. Перед тем, как войти, она
провела рукой по волосам, оправила одежду и глубоко вздохнула, что здесь
нет зеркала. Стражники, как всегда, заступили ей дорогу. Лоиль произнесла
условные слова, с гордостью думая, как повинуются ей эти могучие воины в
пероподобных харарских доспехах и с каким восторгом глядят на нее. Под
этими жгучими взглядами, расправив плечи и гордо неся голову, переплыла
она в предпокой и тут запнулась. горбунья выходила из обиталища Верховной.
Они едва не столкнулись. Лоиль помыслила. что не к добру уронила зеркало.
Ей не хотелось встречаться с лечьцей. Та ничего не скажет, конечно, но от
ее взгляда холодный ветерок пробежит по спине и долго будет зябко и
противно. Лоиль же не виновата, что ей хочется быть красивой даже там, где
медленно и мучительно умирает человек. Пусть следуют уставу в одежде
госпитальерки-нищенки, подобранные из милости, пусть исповедуют
единственно милосердие к страждущим - Лоиль хочет жить! Быть красивой,
дышать полной грудью, петь во весь голос, отбросить мерзкие тряпки и ничем
не прикрывая золотистую голову. И стать чьей-либо женой. Она слишком жива,
чтобы добровольно от этого отказаться. "Я ненавижу тебя! Уходи!" И в то же
время она боялась этой горбуньи - состарившейся прежде срока, с трясущимся
подбородком и всеведающими глазами, боялась не столько за страшный облик,
сколько за то, что эта женщина, наделенная чудесной властью, могла сделать
с любым, боялась - и не могла себя заставить хотя бы почитать ее, как
делали это другие. А ведь Лоили следовало ее почитать. Хотя бы как жену
вуя. Безродную! Как, как мог он - наследник древней крови, - жениться на
такой женщине?! Околдовала? Но еще отчаянней презирала Лоиль Антонию,
сестру отца, вторую, унизившую род, соединя свою жизнь с купцом и
разбойником, огромным, подавляющим своей силой, похожим на седого
сирхонского медведя, ненавидимым до боли в стогнах и желанным до того, что
иногда Лоили хотелось себя за это убить. Она не отвечала, когда он пытался
с ней заговаривать, а он смеялся на это, и смех его был похож на ворчание.
А она носит Щит Предка на груди, женщине больше пристало веретено, так
сказал ей как-то отец. Лоиль взвилась, она кричала, что не желает
потворствовать безродным, она дочь барона и будет поклоняться Щиту...
- ... именем которого меня убивали. - И прибавил: - Откуда в тебе столько
гордыни? Не понимаю...
Больше они об этом не говорили. Лоиль не спрашивала у матери, но
догадывалась, что та на ее стороне.
А еще отец заставил ее быть сиделкой при Верховной. Будь воля, Лоиль
никогда не пошла бы на это, хотя когда горбунья набирала девушек из
госпиталя, некогда основанного ею и посвященного Хатанской Деве, каждая -
родовитая и безродная - стремилась удостоиться этой чести. Отец сказал,
что хочет видеть Лоиль среди них. Когда мать услышала это, лицо ее
заледенело и поджались уголки губ. Как всегда, когда заходила речь о
Верховной. Но она ни словом не выдала при Лоили своего неудовольствия.
Потом, когда считала, что дочь ушла, произнесла что-то тихо, а отец