"Евгений Богданов. Берег розовой чайки (Роман в трех книгах, цикл: Поморы: кн.2)" - читать интересную книгу автора

- Восемь штук.
- Верно. Считать умеешь. Распишись-ка в накладной. Вот так. - Борис
спрятал накладную в карман, сел на телегу, дернул вожжи. - Прощевай пока.
Он бегло глянул на Феклу, и васильковая синева его глаз взволновала ее.
- Прощевай... - тихо отозвалась она и вернулась в пекарню.

Ей почему-то взгрустнулось. Все одна да одна, слова вымолвить не с кем. С
уборщицей Калистой, которая приходит с утра мыть полы, много не
натолкуешь, ей бы скорее отделаться да бежать домой. Борис вот приехал,
свалил мешки и - до свидания. А ей хотелось, чтобы он побыл здесь,
поговорил с ней. Ну, скажем, о жизни, которая почему-то мало приносит
человеку радостей... Хороший мужик. Собой видный и тоже одинокий. Вдовец.
Фекла вздохнула, поглубже натянула на лоб свою шапочку и принялась
замешивать тесто, взявшись за мешалку обеими руками. Тесто начинало
пузыриться. К тому времени, когда печь протопится, оно поднимется. С
усилием проворачивая опару, она все размышляла о своем одиночестве, и эта
работа, которая вначале ей даже нравилась, теперь показалась однообразной,
надоевшей. Феклу, как и прежде, неудержимо потянуло к людям, и она стала
подумывать, не уйти ли ей с пекарни.
Эта мысль не покидала ее, и намерение сменить занятие постепенно
укрепилось. "Схожу к Панькину, попрошусь на промыслы, - решила Фекла. - У
моря живу, а моря не вижу".
2
За десять лет пребывания Панькина на должности председателя рыболовецкого
колхоза люди так привыкли к нему, что без Панькина не мыслили ни колхоза,
ни оклеенного голубенькими обоями небольшого кабинета на втором этаже
бывших ряхинских хором, ни зверо-бойки, ни рыбного промысла, ни вообще
новой жизни в старинном рыбацком селе. Авторитет председателя был
незыблем, как материковая земля с причалом: "Раз Панькин сказал, - значит,
все!"; "Поди, спроси у Панькина"; "Поскольку Панькин возражает, значит,
есть основания". Так в повседневном деревенском обиходе упоминали его имя.
Когда зверобои собирались на лед, Панькин ночей не спал, лишь бы
обеспечить артели всем необходимым, самолично проверял зверобойное
имущество, качество продуктов, заботился о лошадях, которыми доставляли
поклажу бригад к месту выхода на лед. Перед навигацией сам убеждался в
исправности и надежности судов и карбасов, находил время и для текущих
дел, вплоть до распорядка торговли в рыбкоопе, выполнения закона о
всеобуче в полном взаимодействии с сельсоветом, депутатом которого
избирался столько же лет, сколько был председателем. Панькин привык к этим
вечным заботам и тревогам, к своему полумягкому, неизменному со времен
кооператива правленческому стулу и письменному столу с закапанным
чернилами и кое-где протершимся зеленым сукном. К нему входили запросто,
без приглашения, без вежливого стука в дверь, садились на стул и
выкладывали, у кого что наболело. Жил он все в той же старой покосившейся
избенке, и по-прежнему в домашнем кругу жена называла его Заботушкой.
Прозвище как нельзя лучше подходило к нему: он вечно ходил быстрой
озабоченной походкой, чуть припадая на больную ревматизмом ногу, и всегда
кидал вокруг себя цепкие придирчивые взгляды, от которых ничто - ни
плохое, ни хорошее - в селе не могло укрыться. Стараниями Панькина многие
рыбаки получали из колхозных запасов тес, кирпич, гвозди для того, чтобы