"Глеб Бобров. Песчаный поход " - читать интересную книгу автора

или просто не счел нужным.
Саша, посматривая на него через каждые две-три секунды, боялся
пропустить хотя бы один его взгляд, одно легкое мановение руки. За неделю
совместной службы этот парень для него стал чем-то вроде объекта
поклонения...

x x x
С первых же дней в армии призывнику Зинченко стало понятно, как
называется тот, мучивший его пару лет до этого, подсознательный страх. Имя
ему - панический ужас перед унижением. И самое страшное состояло в том, что
унижать его личность и весь его призыв в целом стали с первых минут новой
жизни.
Если отношение к новобранцам на пересыльных пунктах было просто
наплевательским, то есть абстрактно унизительным, то по прибытии в учебку он
сразу же ощутил, что такое настоящее унижение.
Все полгода отправок, пересылок, учебы его внутреннее второе "Я" жило
или, вернее, прозябало в состоянии какой-то парализующей апатии. Сил на то,
чтобы защищаться, не было и в помине; это существо, только все более и более
сжималось под плевками и оплеухами, которыми его щедро потчевала новая
солдатская жизнь, и какими-то медленными, но упорными витками заворачивалось
в непробиваемую скорлупу безразличия. Если бы к нему в том состоянии подошли
незнакомые люди и стали бить, то он просто бы лег наземь, закрыл голову
руками и ждал. Пока от него не отстанут или не убьют.
И вот, придя в роту, где предстояло служить до конца, до дембеля, он
столкнулся с сильным человеком, который как-то совершенно незаметно разбил
эту скорлупу.
На второй день пребывания во взводе гора, подойдя к Саше, молча забрал
веник и, сунув его дневальному, отвел в угол, где обычно отдыхала
"великолепная пятерка". Там он, угостив сигаретой с фильтром (а молодым еще
не успели и обыкновенных выдать) и чаем, минут двадцать запросто поболтал с
ним о том о сем - ну прямо как на гражданке. Потом к ним присоединился
Братусь, поначалу одним своим видом приводивший Сашу в ужас - огромный, под
метр девяносто, угрюмый детина - и, как всегда молча, между прочим положил
перед ним початую пачку печенья. Это уж и вовсе было нечто невиданное.
Болтали о разных пустяках, земляками они считались чисто номинально -
один из Донецка, другой из Ворошиловграда. Да и говорил-то в основном Саша,
а тот - в своей традиционной манере, привалившись к спинке кровати,
полулежа, - лишь внимательно слушал.
Потом подошли остальные. Шурик сходу едко прошелся по бессмертному
сюжету "Трех поросят", Братусь, буркнув что-то в ответ, убыл в неизвестном
направлении, а Гора, усаживаясь с Матаичем гонять нарды, как бы невзначай
обронил, что Зинченко с этого дня закреплен за ним. В течение первого
полугодия каждый прибывший в боевую роту молодой солдат закреплялся за одним
из старослужащих и как хвостик ходил за ним на всех операциях, а дедушка, в
свою очередь, не только ему помогал, учил и вводил в курс дела, но еще и
головой отвечал за свою "почетную обязанность".
По этому поводу Гора добавил:
- Слушай, землячок, я сам чмырем не был и рядом не потерплю, так что
напрягай головку - к счастью, не пустая - и въезжай в службу. Да, и на физо
навались, чтобы мне еще и твой пулемет таскать не пришлось... у меня своего