"Николай Блохин. Спецпродотряд имени товарища Диоклитиана" - читать интересную книгу автора

А и... ну ты прям как товарищи Диоклитианы нападаешь.
- Ишь ты, за как, а?! Да, нападаю! Может еще скажешь, "за что?"!
- Да нет, не скажу. Да ты утишься, присядь, ишь ажио и кулаки сжал,..
да сядь, говорю, пу-бли-цист!.. Не скажу я "за что?", есть за что. Не
оправдали мы, иереи, жалования царского и надежд Его. Вроде и старались, да
плохо, видать, старались. Дак ить, однако ж насильно тоже брата вашего,
прихожанина нашего, рази ить втащишь на путь православный. Эх!.. А вы-то
вот, грамотные, эх,.. как же страшно-то, Господи, какой дар-богатство нам
вручен был, запросто так, ни за что как обошлись с ним!.. Скольки ни читал
вашего писаного, пу-бли-цисты, у-чи-те-ли, ужас берет, как же вы - умники
суть - природу Царской власти не понимаете... А и - какого рожна вам,
умникам, надо было... Да ить - Царь, да ить это ж,.. ну... да ить и слов
нет, чтоб назвать, чтоб тебя, умника, пронять, что есть Царство и Царь на
Руси... Эх, мне б коз пасти, да вот иереем стал. Сам Государь Александр
Александрович на это ить меня и сподобил, заставил лично, можно сказать,
когда в местах наших быть изволил. А что я могу? Одно того, что от змия
зеленого свободен.
- Во-от, он весь в этом: налететь, наорать, козопаса в иереи, а
мыслителя - в козопасы!
- Оно, правда, хоть и козопас, однако средь моих прихожан никто в смуте
энтой не хулиганничал пока. Вот учительша токо, да и то... Была девчуха, как
девчуха, крестьянска дочь, никаких бзиков в голове, хотя чего уж,.. в каждом
сословии нынче свои бзики. В двенадцатом годе, помню, двое моих прихожан -
остолопов на молебне - ярмонку тута открывали, а за царя, говорят, молиться
не будем, тихо друг дружке сказали, да я услыхал. Ажно молебн прервал. Ух и
отчехвостил их, а заодно и всю толпу под горячую руку. И все-то обалдели, на
меня глядючи. Сам себя таким злым не упомню больше. И будто ор мой вышиб
чего-то из них - я про тех двух остолопов, - притихли, потупились. Ну, вот,
эта... да, учительша. Так ить отправили на учебу, да я ить старый дурак, и
способствовал энтому, в столицу, в Питер. Вернулась и ... ой, Господи,
на-у-чи-ли! Она, ить, эдаким-то товарищем Диоклитианом еще тогда стала! Так
сразу и ляпнула мне, что, мол, в мире науки нет-де Бога вовсе. Во как! Это
куда ж Он делся, говорю, прости, Господи, везде Он есть, а в науке Его нет?
А Его, говорю, нет в одном месте, в аду. Так ить рассмеялась в ответ.
- Да уж, господин козопас несостоявшийся, дискуссионер из тебя тот еще.
- Дис... кто? Хотя понятно... Так вот, пытался я дискусси-о-нерить с
ней и с ее колокольни. Откуда ж, говорю, сударыня-барышня,
учительша-мучительша, все взялось-то? Так рассмеялась, ты, говорит, съездий,
поучись у умных людей, где я училась, а потом со мной разговаривать будешь.
Во как. Убьют ее, скорей всего. Не красные Диоклитианы, так белые, аль
зеленые, или еще какие цветные. Всем она поперек горла, потому как хуже
гордыни да учительства страсти ничего нету... А в раж вошла, иди, говорит,
жалуйся ректору нашему, хохочет, токо он, говорит, так же думает, и - опять
хохочет...
Замолчал тут о. Ермолаич, задумался, загрустил. Хотя нет, понятия
"грусть", "загрустил" чужды и враждебны были ему. Это он сам так для себя
решил. Давно решил. В понятии и созвучии "грусть" ему чуялось, виделось,
слышалось нечто недоношенное, фальшивое, смазливое и разлюли-слюнтявое и
неестественное! На душе у человека должно быть или горько или отрадно. Если
же "грустно" - то это салонно-наносная наружная фальшь. Если же вдруг