"Дмитрий Биленкин. "Здесь водятся проволоки..." (Сборник "НФ-30")" - читать интересную книгу автора

благодарить он должен лишь самого себя.
Из-под ног Горина рванулась тень, узкая и длинная, простерлась за
горизонт, луг в брызнувшем свете засиял огоньками росы, искрясь, послал в
небо сноп радужных переливов, и всякая философия тут же отлетела прочь. Не
осталось ничего, кроме блаженного безмыслия, и Горин на миг ощутил себя
растением, которое впитывает первый проблеск солнца и больше ни в чем не
нуждается. Хорошо-то как! Он медленно повернулся к блещущим лучам, тепло
коснулось лица, как материнская ладонь.
Он замер в этой неге. Зеленое небо протаяло, сделалось высоким,
безбрежным, зовущим непонятно куда, каким оно бывало лишь в детстве и
каким оно снова стало теперь. Оказывается, он не забыл того ощущения
единства, нет, слияния, головокружительного растворения в природе.
Оказывается, оно еще жило в нем, еще могло наполнить счастьем, которое не
было счастьем любви или познания, свершения или творчества, а давалось
просто так, мимолетно и даром, за одно лишь чувство единения с природой.
"Ну, ну, - услышал Горин в себе скептический голос, - так и до пантеизма
недалеко..."
Свет белого, как бы перекаленного солнца изменил траву, теперь она
казалась не зеленой, а... Может ли бронзовый отлив ее листвы одновременно
быть мягким, ковыльно-серебристым? Казалось бы, несочетаемое - здесь
сочеталось.
Впереди, левее чащи древолистов, обозначилось едва заметное
всхолмление, и Горин повернул туда с той же бесцельностью, какой была
отмечена вся его прогулка, хотя сама эта бесцельность была преднамеренной,
ибо ничто так не сужает восприятие, как заранее поставленная задача.
Приблизившись, он замер с ощущением плевка на лице: перед ним были
искореженные бугры и оплывшие ямы. Все давно поросло травой, но еще
оставляло впечатление шрама. Даже трава здесь была не такой, как везде, -
грубой, однообразной, страшенной, словно сюда стянулась и тут расплодилась
вся дрянь, которая дотоле тишком пряталась по окрестностям. Нарушенный
почвенный слой, иного и быть не могло! Отсюда брали, брали железом, силой,
ладили какие-то времянки, подсобки, без которых, очевидно, невозможен был
сам поселок.
Кулаки Горина разжались. Кто он такой, чтобы судить? Очевидно, людям
надо было немедленно дать кров, за горло брала необходимость, освоители не
щадили себя, а кто не щадит себя, тот не церемонится и с остальным. До
приборки ли тут, у самих руки в ссадинах, успеется и потом, зато главное
сделано!
И ведь хорошо сделано... Быстро сделано.
"Это мне легко быть чистоплюем, - с горьким сокрушением подумал Горин.
- Может, тут, наоборот, памятник ставить надо!"
Все было возможно и порознь, и вместе, памятник часто неотделим от
хулы, вот что удивительно в жизни.
Горин двинулся к рытвинам и буграм, чтобы обстоятельно во всем
разобраться, но не успел он ступить за черту бурьяна, как услышал позади
себя крик.
- Дяденька, не ходите туда! Не надо!
Он в недоумении обернулся. От купы древолистов спешила тоненькая, как
стебелек, девочка; ее светлая, в облачке волос, головка шариком одуванчика
катилась над гущей трав.