"Дмитрий Биленкин. Бремя человеческое (Авт.сб. "Сила сильных")" - читать интересную книгу автора

- Жаль, жаль...
- Не расстраивайтесь. Не появился сегодня, придет завтра. А чтобы
времени не терять, разыщем Машку. Лосиха, мысли у нее коровьи, но тоже,
знаете, любопытно.
Рябцев хотел сказать, что если он и огорчен, то не своей, а его,
Телегина, неудачей. Но промолчал, ибо таких, как Телегин, сочувствие могло
скорее обидеть.
- Что ж, пообщаюсь с парнокопытными! - сказал он весело. - А то все
"му!" да "му!" - ничего не пойму. Еще хорошо бы с гусями...
- Почему именно с гусями?
- Они же настойчиво беседуют с нами! "Га-гага!" - и тут же голову
набочок, глянет, словно ответа ждет, и опять что-то начинает тебе
втолковывать. Разве не так?
- Гм! Мы ведем опыты только с дикими.
Разговор затих сам собой. Они спустились с косогора, вышли на
травянистую дорогу, и березы закружили над ними легкую золотистую метель.
Под ногами мягко шуршал палый, нетленный лист. Светло было даже под
сумрачным пологом приступавших к дороге елей, торжественно и гулко
распахивался чуть слышно гудящий бор, где у подножия сосен земля прыскала
тугими маслятами. И горьковатым был воздух, и спокойствие обнимало
идущего, и вслед ему летело спадающее убранство леса. Глубоким дыханием
Рябцев пил щемящий настой осени, над ним и лесом расстилалось кроткое
небо, и суматоха дел, вся обширная круговерть погони за новостями земли и
космоса мельчала в его душе, подергивалась забвением, словно ее и не было
никогда, а всегда были только эти минуты, эта бесконечность движения,
красок, запахов, звуков жизни, это слияние с ней. С легким порывом ветра в
лицо порхнул багряный лист, влажно скользнул по щеке. "Вот оно, счастье, -
мелькнуло в мыслях. - И часов таких будет много, - додумалось тут же. -
Долгих часов разговора с теми, кто в этом живет, как мы жили когда-то".
В самом конце дороги открылась поляна, на ней бревенчатый домик, каких
Рябцев не видывал давно. Смолистые стены, казалось, источали свет, весело
смотрели умытые, явно из стекла, окна в переплете старинных рам, к
крылечку сбегались тропинки. Сразу за домом начиналась березовая опушка, а
слева и справа в небо мощно устремлялись сосны. И то, что некогда было
обычной чертой деревни, а затем стало музейной редкостью - такой вот домик
среди берез, - здесь выглядело необходимостью, созвучной и окружающему, и
делу, которое здесь делалось, и его хозяину. Всякое современное строение
смотрелось бы тут оскорблением вкуса, хотя, конечно, легко было
представить, каких затрат потребовала эта избушка, некогда едва ли не
бедняцкая, теперь же, когда никакой дворец не проблема, - роскошная, ибо
только в реставрационных мастерских еще поддерживались секреты древнего
плотницкого мастерства. И, глядя сейчас на дом, Рябцев преисполнился
уважением к своему веку, в котором экономика смогла дать вкусу главенство.
В сени он вошел, как в детство, хотя не только он сам, но и его прадеды
в избах не жили. Все равно, будто с пробуждением родовой памяти его
охватило чувство причастности к этим дышащим смолистым теплом стенам,
чувство домашнего покоя и уюта. Он даже поискал взглядом скамью с ведрами
и бадейкой, крюки с лошадиной сбруей, домотканый у двери половичок, но тут
же остановил себя: все это, разумеется, были заемные, из фильмов
почерпнутые, исторически, возможно, неточные образы. Они тут же