"Дмитрий Биленкин. Проба личности (Авт.сб. "Лицо в толпе")" - читать интересную книгу автора

догадывался, но от чего, протестуя, убегал его смятенный ум. Ведь это
же... Чем или кем должны были представиться Булгарину вот эти самые
подростки?! Адским наваждением? Галлюцинацией? Самим судом божьим?!
В любое из этих допущений Булгарину, конечно, было поверить легче, чем
в истину. Неважно, что никакого подлинного Булгарина здесь не было. Этот
воссозданный голографией и компьютерной техникой призрак вел и чувствовал
себя так, как в этих обстоятельствах мог себя вести и чувствовать живой
Фаддей Бенедиктович. Несомненно, ребята успели ему внушить (или даже
заранее вложили в него это знание), что с ним говорят потомки. Но психика,
пусть всего лишь психика модели, руководствуется представлениями своей
эпохи. Значит, фантом мог думать...
Поспелов растерянно взглянул на ребят. Ощущают ли они хоть каплю топ
жути, которая овладела им?
Не похоже. В жизнь Поспелова фантоматика вошла как новинка, а вот для
них она была привычной данностью. Зато все ирреальное, потустороннее, что
когда-то страшило ум, было для них фразой в учебнике, безликим фактом
далекого прошлого, который надо было рационально учесть, когда имеешь дело
с этим прошлым, только и всего. Просто Игорь нагнулся к Пете и осведомился
шепотом: "Насчет бога, это он как, искренне?" Тот пожал плечами. "Судя по
эмоционализатору - чистой воды прагматизм". - "Ага, спасибо..."
- Стало быть, Фаддей Бенедиктович, - продолжал Игорь спокойно, -
мотивом ваших поступков была общественная польза?
- Так, истинно так! Верю, вы убедитесь...
- Уже убедились. Все же поясните, пожалуйста, как именно ваши доносы в
Третье отделение способствовали процветанию отечественной литературы.
- Каждодневно служили, каждодневно, и хотя не всегда ценились, как
должно, благотворное влияние свое оказали. Что сталось бы с Пушкиным да и
с другими литераторами, кабы неведение помещало властям тотчас подметить
дурное на ниве словесности и мягко, отеческой рукой упредить последствия?
Страшно подумать, каких лекарств потребовала бы запущенная болезнь! В том
мой долг и состоял, чтобы, пока не поздно, внимание обращать и тревогу
бить. Старался по мере слабых сил и преуспел, надеюсь.
- Настолько преуспели, Фаддей Бенедиктович, что эти ваши старания по
заслугам оценены потомством.
- Ах! - Пухлые щечки Булгарина тронул светлый румянец, глаза
растроганно заблестели; всем своим обликом он выразил живейшую готовность
заключить собеседника в объятия. - Писал, писал я как-то его
высокопревосходительству Дубельту Леонтию Васильевичу: "Есть бог и
потомство; быть может, они вознаградят меня за мои страдания". Счастлив,
что оправдалось!
Булгарин многозначительно устремил указательный палец к небу.
- Да-а, Фаддей Бенедиктович, - протянул Игорь. - Мы вас вполне
понимаем. Служили верно, искренне, рьяно, а вознаграждаемы были не по
заслугам. Хуже того, обиды имели.
- Страдал, еще как страдал, - с готовностью подхватил тот. - Даже под
арест был посажен безвинно за неугодное государю мнение о романе господина
Загоскина!
- Не только под арест... Случалось, жандармские генералы и за ушко вас
брали, и в угол, как мальчишку, на колени ставили. Вас, литератора с
всероссийским именем! Было?