"Дмитрий Биленкин. Место в памяти" - читать интересную книгу автора

приукрашивается воображением; существенно и то, что было, и то, что
придумано, - ведь это тоже жизнь! Надо лишь не путать одно с другим, для
того и существуют особые фильтр-системы, чтобы сортировать и оценивать.
Вот тебе, социолог, педагог, историк, психолог, миллионы безымянных,
доверительных записей, что подумал и почувствовал человек, как он поступил
в той или иной ситуации, - черпай, осмысливай, выводи закономерности.
Теперешний прогресс этих наук был бы невозможен без нашего центра. И
расцвет литературы, кстати, тоже. Со сколькими людьми мог встретиться
писатель прошлого, сколько сокровенного улавливал его глаз? Теперь ему
открыта душа тех, кого уж нет.
Чем, однако, мы провинились перед этим старцем?
- ...Исходя из сказанного, я решил осведомиться, сколько ячеек памяти
занял мой рассказ. Что же выявилось? Вас интересует, что дала проверка?
Размеренный голос старика возвысился. В нем появилось нечто
железобетонное - несокрушимая уверенность в своей правоте. Правоте и
праве. С меня разом слетела вся одурь.
- Так вот, - в его взгляде появился оттенок подозрительности, -
выяснился безусловно неприглядный факт. Очень неприглядный факт.
Информационная служба выдала мне справку, из которой следует, что моим
мемуарам отведено... - он помедлил секунду, - ноль ячеек!
Он выждал, чтобы я осознал всю тяжесть факта, и заговорил уже с
заметным волнением:
- Ноль ячеек, слышите? То есть ничего! Как это могло произойти? Как это
прикажете понимать?
Понимать тут было нечего, мне все сразу стало ясно. То, что машина
ничего не извлекла из его повествований, означало одно: они были
пустышкой. В них отсутствовало личное, неповторимое, свежее, а была лишь
банальность, которую машина отсеяла как мусор. Все оказалось мусором, все
штампом, ни одной своей мысли, неподдельного чувства или хотя бы нового
факта.
Теперь надо было выкручиваться - быстро, осторожно, не травмируя
старика.
- Безобразие! - воскликнул я, срывая трубку интеркома. - Вы правы, вы
трижды правы!
- Мне это известно, - сказал он значительно.
Последние сомнения рассеялись. Ни сейчас, ни раньше он и мысли не
допускал, что его воспоминания никому не нужный набор общих мест. Его
волновала только несправедливая ошибка, из-за которой человечество могло
лишиться его бесценных воспоминаний. Только это! Счастливый бедняга...
Я делал вид, что проверяю и выясняю то, что выяснения не требовало, а
он тем временем с пафосом говорил:
- Человек - это звучит гордо! - говорил он, назидательно подняв палец.
- Замечательные слова, которые всем необходимо иметь в виду, особенно вам,
тем, кто имеет дело с сохранением духовных ценностей. Любая честно и
ответственно, пусть скромно, но с пользой прожитая жизнь достойна уважения
и памяти. Это говорю не я, это говорит общество, ради процветания которого
такие, как я, скромные труженики, работали не покладая рук...
Все верно. Нет неинтересных судеб, и с каждым человеком от нас уходит
вселенная. Но... Вот этого я не мог ему сказать. Я не мог ему сказать, что
вся его речь, а значит, и мышление давно окаменели. Что и свою жизнь он