"Дмитрий Биленкин. Снега Олимпа (Авт.сб. "Снега Олимпа")" - читать интересную книгу автора

Но здесь и этим нельзя было рисковать, ибо разрыв скафандра был куда
опасней перелома ноги. То, что прежде было преимуществом, теперь
оборачивалось против них, лишний раз подтверждая, что в горах, как и в
жизни, ничто не дается даром.
Неуверенным, точно у слепца, движением они вновь опробовали все вокруг
и убедились, что надежду, как ни странно, дает лишь карабканье вверх по
оси потока. Смещая осыпь, оно все же не выводило ее из шаткого равновесия.
И даже сохраняло кое-что из отвоеванной высоты. Пустяк, сантиметры, но и
это был выигрыш!
Они не обменялись ни словом. Они и так поняли друг друга. Тут нечего
было обсуждать, здесь не мог помочь никакой расчет, оставалось довериться
интуиции. Одновременно кивнув друг другу, они вступили на ненадежный
эскалатор, каменную, ползущую вниз лестницу гор.
Солнце светило в спину, но стены ущелья отражали его отовсюду. Камни
полыхали мириадами искр. Вуколов, интуитивно выбирая наилучшую опору,
осторожно ставил туда ногу, медленно утверждал ее, так же осторожно делал
повторный шаг и все равно на каком-то сползал, чтобы все начать в сотый, а
может быть, тысячный раз. Климатизатор скафандра работал исправно, однако
пот заливал лицо. Вуколов видел только жаркий отсвет камней, их хаос у
ног; еще боковым зрением он охватывал искрящийся отвес скал, по которым
только и мог судить о движении.
В этом томительном движении теперь заключалось все. Прошлое, настоящее,
будущее. Ничего другого не было прежде, ничего иного не могло быть потом.
Вверх - вниз, вверх - вниз, вверх - вниз... Шорох и скрежет, сухой блеск
камня вокруг, так было всегда, он вечно был здесь, всегда карабкался,
неизменно соскальзывал, снова лез. Лишь порой глухо саднила досада, почти
отчаяние, что нет в мире лестниц, ползущих вверх, а все они безжалостно
тянут вниз, если только, задыхаясь, не карабкаться им наперекор. В этом
чудилась какая-то издевательская несправедливость, которая и
обескураживала, и разжигала ярость упорства.
Он не думал о себе, не думал о шансах, лишь молоточками в ушах стучала
кровь, и внимание, как в фокусе, перемещалось с глыбы, куда следовало
поставить ногу, на поддержку товарища, которого уносило вниз. Иногда в
поле зрения врывалась траурная полоса неба над головой. И она тоже была
частью новой безвыходной жизни, как одышка, как борьба за сантиметры, как
шорох оседающего камня.
Сползая назад, он тянулся вверх, вверх, вверх... И длилось это вечно.
А потом внезапно все кончилось, и он лежал на твердой скале, без мысли
вглядываясь в просторное небо. И Омрин лежал рядом, и было хорошо, только
ноги еще шли по наплыву камней и медленно стихал стук сердца. День вступил
в свои права, он казался огромным и прекрасным, во веки веков
нескончаемым.
Вершины они достигли в разгар дня.
Они стояли на гребне, как бы паря над Марсом. Слева был такой простор
глубины и дали, что глаз видел туманную покатость самой планеты. Склон с
его скалами, осыпями и обрывами круто падал вниз, погружаясь в прозрачную
синь воздуха. Сквозь эту синь отчетливо проступали ржавые, ссохшиеся
выступы далеких гор, морщинистые складки равнин, затушеванные тенью
трещины каньонов. Ближе к скату планеты воздух темнел, как вода в глубине,
и красноватые барханы смотрелись оттуда донной рябью песка.