"Светлана Бестужева. Женщина в черном" - читать интересную книгу автора

вдруг - Лариса. Впрочем, то же самое было бы с любой другой женщиной:
характер у Катерины Павловны сложный. Пять лет лагерей, десять - жизни на
Кольском полуострове, потом двадцать с лишним хоть и в Москве, зато с
профессиональным алкоголиком в качестве мужа.
В лагерь баба Катя угодила по обыкновенной глупости:
четырнадцатилетней девчонкой опоздала на работу. Проспала. Нам такое себе
представить дико, а тогда в порядке вещей: прогул - пять лет тюрьмы. С
последующим поражением в правах. Хорошо жили, а главное - весело.
Потом, когда супруг два раза в месяц - в аванс и в получку - лупил ее
смертным боем, моя мама пыталась вмешаться: "Катюша, он же тебя убьет, как
ты можешь терпеть?" Баба Катя только усмехалась: "Охрана в лагере не
убила, а у благоверного кишка тонка. Да и два раза в месяц - не каждый
день. Ништо, выживу. Суку палкой не убьешь". Действительно выжила, и мужа
схоронила, и маму мою в последний путь проводила. Характер, конечно,
испортился, но если бы не баба Катя, не знаю, как бы я с Петенькой
управился.
А Ларочка вовсе не плохой человек была - легкий. Любила жить легко:
чтобы цветы, шампанское, красивые платья. И я не осуждаю ее, наоборот.
Разлюбила - и ушла, честно, не обманывая. Спасибо, что Петеньку мне
оставила: она молодая, если захочет, родит еще, а у меня, кроме сына,
никого больше не будет. Однолюб я, наверное. А если честно, то женщин
побаиваюсь: если бы она тогда, в парке, не закричала: "Помогите!" - я бы к
такой красавице близко не подошел. На кой я ей сдался?
Конечно, когда она ушла, мне было тяжело. Но ведь сын у меня остался,
работа. И если бы не все эти дурацкие нововведения: конверсия, вхождение в
рынок, то-се, моей зарплаты бы на все хватало, и жили бы мы с Петенькой
припеваючи. Но если шестьдесят тысяч в месяц, да и те не платят - денег
нет, а на молоко и хлеб в день около тысячи нужно выложить, поневоле
задумаешься, как дальше жить. За мои самодельные будильники-таймеры да
транзисторы много не давали, а на что-то более серьезное ни времени, ни
сил не было. И так ради пяти-семи тысяч нужно было весь день на Тишинке
простоять. В любую погоду. А там все продают и почти никто не покупает.
А в тот день, помню, у меня вообще ничего не купили. Вечерело, а я
все стоял, ждал. На лица давно уже не смотрю - неинтересно. В основном на
ноги: кто во что обут. Ботинки о человеке многое могут поведать: о
характере, о достатке и об ином прочем.
Вот стою себе, и вдруг передо мной пара шикарных мокасин.
Американских. Новехоньких. Я голову поднял. Тут-то он меня окончательно
признал. А я его вспомнил.
Мы с Севкой на работу одновременно пришли, в один отдел. Я со своим
красным дипломом, а он - по протекции какого-то дядюшки, важной шишки в
нашем министерстве. Балабон был Севка жуткий, и ни одного задания никогда
не мог до конца довести. Зато организовать, достать, выбить - равных не
было. В конце концов выбрали его в местком, и сделал он там
головокружительную карьеру. В итоге перешел в ВЦСПС, и больше мы не
встречались.
Севка очень изменился, я бы его первым никогда не узнал. Когда-то был
худющий, почти как я, только на голову ниже. Шустрый, вертлявый. Баба
Катя, когда его в первый раз увидела, определила, как припечатала:
"Шпынь". Так вот этот самый "шпынь" превратился в ухоженного и выхоленного