"Владимир Бешлягэ. Игнат и Анна " - читать интересную книгу автора

не сходя с места, опять перепало. Заправляя мотню, он зацепил краем глаза
любопытную штуку. Петря подсаживал в пролетку завернутую в тулуп бабу.
Понятное дело, теперь уж Иосубу спать не пришлось, все мозги надсадил,
прикидывая так и этак, кто же эта залетка.
Дома старик начал суетиться еще спозаранку, готовясь к побегу. Наскоро
покончил с делами и забрался в укладку, а прежде еще пришлось ключ добывать,
что тоже вещь не простая. Он разворошил все шмотья, сложенные наверху, и
достал со дна почти новую пару сапог. Вынул, обтер рукавом, чертыхаясь,
полез по углам и под лавку в поисках баночки с ваксой. Бабы увидели, к чему
оно клонится, - старик сел на скамеечку и принялся сапоги свои лощить, - они
сразу смекнули, страх как догадливы были и мама, и доченька! - забились в
угол, стали шептаться. Иосуб знал, о чем его домашний комбед шушукается.
Накануне вечером, когда он вернулся домой, старуха завела издали: "Когда ты
думаешь слупить с Игната пять сотельных?" "А ты без них помираешь?" -
огрызнулся он, вешая кнут в сенях. "Помираю", - процедила старуха, поджав
тонкие губы и выставив указующий перст в сторону дочери, стоявшей поодаль с
опущенными долу глазами. "Ради бога. Мне и так ладно", - буркнул он, думая о
своем. Тут разом обе вскипели: "Ага! Тебе ладно! У тебя пять тысяч в
заначке! Все село знает... А мы сиди на бобах! А кто тебя кормит? Кто твои
обноски стирает? Вот эта душа голубиная, ей завтра-послезавтра, бог даст,
замуж идти... так, доченька? Не кривая и не хромая, как ты: тьфу-тьфу...
так, доченька? Ей бы еще твои тысячки!.."
При этих словах дылда Параскица разревелась, как телка, и умотала за
дом - там стояла копешка сена, где можно было проплакаться всласть и
маленько остыть... И теперь, видя, как они в обнимку секретничают в углу,
Иосуб понимал, что бабы его раскулачили и делят все те же тысячи. Он черной
тучей ходил по дому, но мало-помалу от сердца отлегло, и он сказал себе: "А
почему бы, в конце-то концов, мне не иметь этих тысяч? Я их сорок лет
зашибал геройски горбом... нет, я их получил по трехпроцентному займу...
нет, в лотерею выиграл..." После этого он и держать себя стал
соответственно, как будто все тысяч двадцать у него угрелись в кармане
штанов. Бабы насквозь извертелись в поисках сберегательной книжки, и на
почту ходили, и всяко его подначивали, пока не увидели, что второго такого
сквалыжного старика белый свет не рожал, и решили обождать, пока он
расколется сам.
Выбравшись на дорогу, Иосуб встал. На сей раз он не боялся, что его
воротят домой: бабам хватало своих расчетов и переборов. А остановился он
потому, что грязь была на дороге, а на нем - сиявшие, как молодая луна,
сапоги.
"Ох, деньги-денежки, нелегко расставаться с вами", - отфыркивается
старик, высматривая, куда бы поставить ногу. Он сворачивает к мосту,
налево - разве что навестить молодух? - но, сделав несколько шагов,
запинается: не грех бы разжиться конфетками, а то как эти внуки облепят...
Сует руку в карман, тот самый, где лежат его тысяч тридцать, ах, в других
брюках остались! - нашаривает пару юбилейных лобанчиков: кину по рубчику, и
пусть сами харчатся.
Странное дело, теперь он шагает легко и упруго, и не гнут его к земле
годы, словно ему новую ногу выдали в божьей каптерке. Что бы это с Иосубом
сталось? Неужто обул новые сапоги - и орлом смотрится? Радостен и хорош
Иосуб Чунту - в центр идет! Если быть искренним, его всю жизнь только туда и