"Томас Бернхард. Атташе французского посольства (Окончание каникулярного дневника) [H]" - читать интересную книгу автора

высказываниям, жестам" и т.д.
"Этот лес, - сказал дядя молодому человеку, - хороший". И тут же: "Тот
лес плохой, и я хочу объяснить Вам, почему этот лес хорош, а тот плох. Но
почему же я, собственно, говорю Вам, что этот лес хорош, а тот плох ("Э-эх,
люди-люди!"). Может, Вас это вовсе не интересует. Но меня эти странности,
сельские странности, не могут не интересовать. День и ночь занимают меня
подобные мысли: "Хорош ли этот лес? Плох ли этот лес? Чем он хорош? Чем он
плох?" Если бы сейчас был день, Вы бы сразу поняли, что этот лес, в котором
мы с Вами сейчас, плохой ("Э-эх!"). И с такой же уверенностью Вы смогли бы
сказать о лесе, в который мы сейчас войдем, что он хороший. Но сейчас Вы не
можете ничего понять. Темнота не позволяет установить, хорош ли этот лес
("Э-эх!") или плох ("Э-эх!"). Но я-то знаю, что лес, где мы находимся, плох
и что лес, куда мы сейчас войдем, хорош. Мне известно, как обстоит дело со
всеми моими лесами... День и ночь осматриваю я свои участки... Постоянно...
Для меня предмет обсуждения - мои участки. Я могу представить себе, что
философ день и ночь занимается своей философией, если он идеальный философ.
Суть его искусства в том, чтобы постоянно изучать все философские течения,
тогда как суть моего состоит в том, чтобы постоянно изучать все участки. Мне
надо знать, не сгнило ли дерево, и если да, то почему. Я не могу не знать,
что с ним, с этим деревом. Я постоянно должен следить за тем, что все время
происходит. Как Вам известно, мир - это мир возможностей. Мои участки -
участки возможности, как и все философии - философии возможности. Все мы
всегда мыслим в категориях возможности".
Молодой человек, как оказалось, не просто интересовался проблемами
лесоводства и лесного хозяйства, но был в них сведущ. (Как выяснилось,
незнакомец профессионально разбирался во всем, что касалось развития этой
области).
"Мне особенно понравилось, - сказал дядя, - что молодой человек
цитировал саму природу, а не написанное о природе".
Встреча доставляла дяде все больше и больше радости. Если верить его
рассказу, беседа коснулась не только лесоводства и лесного хозяйства: вскоре
речь зашла и об искусстве. Это очень удивило дядю, потому что оба они были,
так сказать, практиками, смотрящими с высот двадцатого столетия. Говорили о
литературе. О музыке. (Будучи одним из тех редких молодых людей, с которыми
можно побеседовать о чем угодно, не опасаясь каждую секунду унизить их, а
тем самым и себя, незнакомец наверняка очень быстро завоевал симпатии дяди,
благодаря своему пристрастию к литературе, музыке и, прежде всего, благодаря
знанию природы.)
"Молодой человек удивительно хорошо говорил по-немецки, и все же в нем
можно было узнать иностранца", - сказал дядя. "Француз! - подумал он тотчас.
- Да, француз!" И: "Как мог француз в это время очутиться в моем лесу?" Но
потом он решил: ну конечно же, это один из французских родственников
министра сельского хозяйства. Молодой человек по каким-то причинам, а у
молодых людей и причины молодые, прогуливался перед сном. Его заставил выйти
из дома интерес к своеобразным явлениям физического, химического и
философского свойства, которыми изобилует Верхняя Австрия в сумерках. Само
собой разумеется, человек, бродящий по темному лесу в одиночку, вызывает
самые серьезные подозрения, и не только в здешних местах - везде. Но дядя об
этом не подумал. "Доверие, - сказал он, - взаимное доверие".
Дяде, по его словам, и в голову не пришла мысль об огнестрельном