"Жорж Бернанос. Новая история Мушетты " - читать интересную книгу автора

ногами разверзается земля и с плотоядным чавканьем заглатывает правый
башмак. Мушетта скатывается в ров, делает наудачу несколько шагов,
выпрямляется, еще оглушенная падением, отыскать дорогу она уже не в силах,
ревет от злости, прыгая на одной ноге и поддерживая правую, босую, рукой.
Выбившись из сил, она опускается прямо на землю, словно захмелев от
холода и усталости. Но хуже всего, что после бессмысленных блужданий и
поворотов она уже не надеется выбраться на дорогу. Напрасно она закрывает
глаза, с закрытыми глазами лучше слышно. Уже давно кузнечный молот не стучит
о наковальню, да к тому же буря так разыгралась, что деревья дрожат, точно
туго натянутые струны. Разве что, да и то с трудом, прорвется далекий лай
собаки, но его гут же подхватит и унесет ветер. Дорога, на которую она
выбралась, просто-напросто одна из бесчисленных проторенных тропок, которые
каждую зиму прокладывают деревенские старухи, отправляющиеся в лес за
валежником; на обратном пути они волочат по земле вязанки хвороста, огромные
корзины с сушняком.
Небось дома уж давно отужинали. Хочешь не хочешь, а придется ложиться
на голодный желудок. Хоть бы отец нынче вернулся пьяным! К сожалению,
рассчитывать сегодня на это не очень-то приходится. Свеклу уже свезли на той
неделе, работы нету, в кабачке в кредит больше не отпускают, потому что
мадам Изамбар, новая кабатчица, не слишком-то мирволит пьяницам. Правда,
есть в заначке, за поленницей, бутылка можжевеловой. Да только мать, которая
теперь почти ничего не ест из-за вечной боли в груди, не прочь иногда выпить
стаканчик, разбавив ее наполовину водой. Обычно это проходит незамеченным,
так как бывший контрабандист употребляет свою собственную продукцию только
после возвращения из кабачка, когда у него, по собственному выражению,
"подагра все тело гложет", так что, видать, ему конец приходит. Но нынче
вечером...
Разумеется, мысли Мушетты не текут столь стройно и логично.
Расплывчатые, они с легкостью перескакивают с одного на другое. Если бы
бедняки могли воссоздать из своих горестей цельную картину, они бы совсем
пали духом. Но беды - просто-напросто сцепление бед, череда несчастных
случайностей. Бедняк подобен слепцу, который десятки раз пересчитывает
дрожащими пальцами монетки, не умея определить их достоинства ни по орлу, ни
по решке. Так вот и беднякам хватает самой мысли о бедности. Их горе лица не
имеет.
Теперь, когда Мушетта уже не борется, ее охватывает инстинктивная,
бессознательная покорность, та, какой сильны животные. Никогда в жизни она
не болела, и холод, сковывающий все тело, даже не причиняет мук, скорее уж
от него как-то неуютно, как, впрочем, и от многого другого. Но это ничем не
грозит, не будит мыслей о смерти. Да, впрочем, и о самой смерти Мушетта
думает как о некоем чрезвычайном событии, как о чем-то маловероятном, о чем
глупо заранее думать, как, скажем, об огромном выигрыше в лотерее. В ее годы
умереть или сделаться барыней - просто выдумка, химера...
Она осторожно втискивается меж двух сросшихся стволов большой сосны, ее
верно забыли дровосеки. Ложем ей служит толстый слой сосновых иголок, почти
сухих, так как дождевая вода легко просачивается сквозь них. Она снимает
свой единственный башмак, стягивает шерстяные чулки, выжимает их. Кажется,
что ветер дует теперь отовсюду разом, ураганом врывается в самую чащобу,
исхлестанную свирепым ливнем, и вздымает вверх к небу среди вздыбленных
ветвей, словно столб дыма, жалкенькую стайку опавшей листвы, но ее тут же