"Ингмар Бергман. Воскресный ребенок " - читать интересную книгу автора

ожидания Судного дня, когда над горными грядами Гангбру и Бэсна появятся
ангелы из Апокалипсиса.
Прямо у подножия главного здания неутомимый пастор возвел своего рода
барак весьма необычного вида. Собственно говоря, он состоял из семи каморок,
подведенных под одну крышу. Каждая каморка имела отдельную щелястую дверь
зеленого цвета. Очевидно, помещения эти предназначались для гостей, которые
пожелали бы остаться на несколько дней или, быть может, недель, дабы
совместными молитвами и песнопениями укрепиться в незыблемой и без того
вере. Из-за отсутствия надлежащего ухода барак совсем обветшал, став
прибежищем для разнообразной флоры и фауны. На полу зеленела трава, а через
одно из окон сумела проникнуть березка. Крайняя левая каморка составляла
владения крота Эйнара, усыновившего наше семейство, в остальных помещениях
царствовали лесные мыши. Комнатку с березой одно время оккупировала сова,
но, к сожалению, она переехала. В самой просторной каморке хозяйничала
одичавшая рыжая кошка с шестью котятами. Мать была единственным человеком,
который осмеливался приближаться к этой злобной твари. Мать обладала особой
способностью общаться с цветами и животными и яростно защищала наш зверинец
от всяких нехороших поползновений со стороны Лаллы и Май, живших в двух
центральных каморках. Лалла была нашим шеф-поваром, а Май - всем
понемножку. О них я расскажу подробнее чуть позже.
Весь этот строительный комплекс дополнялся чересчур большим, но ветхим
нужником, некрашеные стены которого возвышались на самой опушке леса. Нужник
вмещал четырех испражняющихся; через незастекленное окошко в двери открыв
алея величественный видна Дуфнес, излучину реки и железнодорожный мост.
Дырки отличались по величине: большая, поменьше, маленькая и крохотулечка.
Снизу в задней стене была отдушина с полуразвалившейся и потому не
закрывавшейся дверцей. Когда Май и Линнеа посещали заведение, чтобы чуток
поболтать и скоренько справить малую нужду, мы с братом брали первые уроки
по женской анатомии. Смотрели и балдели. Никто и пальцем не пошевелил, чтобы
застукать нас за этим занятием. Но нам и в голову не приходило изучать снизу
отца, мать или громадную тетю Эмму. В детской тоже существуют свои негласные
табу.
Обстановка в большом доме была разномастная. В первое лето мать набила
целый вагон мебелью из городской пасторской усадьбы. Бабушкин вклад состоял
из отдельных предметов, хранившихся на чердаке и в подвале дачи в Воромсе.
Мать пораскинула мозгами, сшила занавеси, соткала ковер и сумела-таки
приручить эту груду разнокалиберных и враждебных друг другу элементов,
заставив их жить в мире. Комнаты, насколько я помню, дышали уютом. В
общем-то, мы чувствовали себя гораздо лучше в примечательном творении
пастора Дальберга, чем в шикарном, изысканном бабушкином Воромсе,
находившемся в пятнадцати минутах ходьбы через лес.
Я упомянул вначале, что дядя Карл весьма критически относился к "этому
пристанищу, которое и не дом вовсе". Бабушка тоже относилась к нему
критически, но по иным соображениям. В ее глазах тот факт, что мать
отделилась и сняла дальберговское сооружение, был тихим, но очевидным
бунтом. Бабушка привыкла жить летом в окружении детей и внуков. И посему
терпела присутствие невесток и зятьев. Этим же летом она пребывала в Воромсе
лишь в обществе дяди Карла, который по разным причинам, не в последнюю
очередь финансовым, не имел возможности фрондировать. Дядя Нильс, дядя
Фольке и дядя Эрнст уехали на заграничные курорты. Бабушка, следовательно,