"Михаил Берг. Письмо президенту " - читать интересную книгу автора

надежды, тем более у людей творческих. Однако стоило посмотреть на это
существование со стороны, как можно было прийти к выводу, что у этих
одаренных людей нет никакой перспективы, хотя по большому счету все чего-то
ждали. Нет, не перестройки. Чего тогда? Даже не знаю, но я тоже все время
ждал какого-то известия, события, открытия; скажем, сообщения, что мой роман
будет напечатан в Континенте, что книжка выйдет в одном из западных
издательств, что кто-то из тех, кого я уважал, прочел мою рукопись и
возвестил всему миру известную уже тебе песнь про приход нового Гоголя; это
и было, как я понимаю, планом надежд, так или иначе характерным для любого
обитателя подполья. Другое дело, но я понял это не сразу, ограничиваться
только подобным пусть и сладостным, но чисто символическим планом будущего
творческий человек долго не может, то есть может, но что-то с ним такое
происходит, и мотивация к творчеству меняется, деформируется, скукоживается.
С большинством аборигенов второй культуры я был, что называется, в неравных
обстоятельствах, я только входил в туннель, который меня не пугал, а
восхищал - интересом к настоящему, подробностями прошлого, роскошью
интеллектуальных интерьеров, по крайней мере, по сравнению с периодом
предыдущего одиночества. А вот те, которые обитали здесь давно, как
выяснилось, уже устали и жаждали выйти на свет. Резонное, согласись,
желание.
Как, спросишь, выяснилось? Очень просто. Весной 1981 твои коллеги
устроили в нашей среде ряд обысков. Их начальство беспокоил нарастающий вал
самиздата и тамиздата; именно из Ленинграда на Запад попадало больше всего
текстов для различных эмигрантских журналов. Более того, по их информации,
такой исторический журнал как Память (не путай с названием
националистической группировки Д. Васильева, возникшей в начале перестройки,
память в нашем случае была памятью о недавней советской истории, а не о
событиях эпохи призвания варягов), так вот журнал Память делался в
Ленинграде и только типографскую форму обретал в Париже. Это вызвало чуть ли
не панику в отделе твоих коллег по идеологическим диверсиям, которых не
менее тамиздата волновали и самиздатские журналы. Причем, если на выход
журнала Часы они смотрели спокойно, как на вполне органичный выпуск пара,
причем людьми, понимающими правила игры, то журналы Вити Кривулина - 37 и
чисто поэтический Северная почта - неуклонно раздражали их возрастающей
популярностью, множественными перепечатками и ссылками в эмигрантской
печати.
В результате за границу был выслан Сергей Дедюлин - сотрудник Северной
почты, и арестован Арсений Рогинский, главный редактор Памяти. Стукачи были,
конечно, ближе, чем мы подозревали, ибо то, что он - главный редактор -
знало всего несколько человек, но этого для твоих ребят оказалось
достаточным.
Несколько подробностей, как, например, выслали Дедюлина; ведь просто
так нельзя человека посадить в самолет и вывести в пустыню Сахару, дабы его
замели сыпучие пески. На все были правила. Дедюлин (ему было лет тридцать
пять и он, если я не ошибаюсь, уже отслужил в армии или прошел военную
подготовку в вузе) вдруг получает повестку от военкомата с призывом на
сборы. Только повестка странная и прямо в ней написано, что сборы будут
проходить на южно-кавказском направлении, а уже в военкомате ему пояснили,
что, да, конечно, вы едете в Афганистан (если помнишь, война в Афгане
только-только началась), и мы за вашу жизнь копейки не дадим. После этих