"Михаил Березин. Эвтаназия" - читать интересную книгу автора

культ как из самой еды, так и из ее отсутствия. Оставалось относиться к
кулинарии с легким презрением. Не то, чтобы мы регулярно недоедали -
недоедали мы редко. Но качество еды практически всегда оставляло желать
лучшего: хавка - она и есть хавка. А еще у нас было любимое словечко
"нехило". В смысле - не слабо. Или - круто. Я выдул плоды покоса в унитаз.
Время от времени по непонятным для остальных жильцов причинам унитаз
засорялся, и приходилось основательно поработать вантусом, чтобы
восстановить его проходимость. И только мне было известно в чем тут дело. Я
улыбнулся, смакуя собственные воспоминания. Потом бухнулся перед унитазом на
колени и исступленно помолился на бачок. С некоторых пор я стал регулярно
этим заниматься.
Но, унитаз, разумеется, забивался не от того, что я молюсь на бачок.
Это я к тому, что вдруг вам так показалось. Просто я излагаю обстоятельства
достаточно сумбурно. Долгие годы занятия литературой утвердили меня во
мнении, что излагать обстоятельства каким-либо более приемлемым образом я
неспособен. Если сумбур творится у автора в голове, наивно искать ясность в
его книгах. Или иначе: если у автора нет царя в голове, откуда он возьмется
в его книгах? Так что, если кто любит про царей, нет тут царя. Нет и никогда
не было. Унитаз есть - это правда, и молитвы есть. Но они никак не связаны
друг с другом. Никакой метафизики. И никаких царей. Мы свергли их сами
знаете когда.
Чтобы продемонстрировать читателю, какой сумбур творится у меня в
голове, я решил поместить тут трактат о революции. Я не специалист в данной
области, однако это не имеет никакого значения. Мысли-то какие-то у меня
есть, а о мыслях и речь: какие они у меня путанные и как чохом я вываливаю
их на ни в чем неповинные страницы. Начал о Моминой, а закончу революцией.
Дабы вы осознали степень отсутствия в голове царя. И я бы действительно
написал трактат, да облом, и главное - все равно ведь потом вышвырну нахрен.
Зачем мудозвону доказывать, что он мудозвон? Это итак с первых же слов
понятно. В итоге пришлось снова материлизовываться в ванной комнате.
Я поднялся с колен и вернулся на кухню, чайник уже кипел вовсю.
- Еще удивительно, что вы вообще меня нашли, - сказал я Моминой,
отворяя дверь и появляясь перед ней в клубах пара. - Как вам это удалось?
Она как раз просматривала мою "Эвтаназию". Разумеется, безо всякого
разрешения.
- Когда опубликуете? - поинтересовалась она, перелистывая страницу.
- Думаю, никогда.
- Тоже мне, Сэлинджер!
- Г-м, охота вам обзываться. Просто вам в виде исключения я дам
почитать в рукописи. А больше все равно никому не интересно.
"Тоже мне Сэлинджер" можно было понять, как и "тоже мне, Бог", т.е.
другими словами "а не пошел бы ты, мальчишка, прогуляться"?
Я поставил на стол чашки. Забыл упомянуть, что над столом находилось
несколько открытых книжных полок, которые я смастерил собственными руками, и
на нижней из них рядом с книгами стояли две чашки с видами города Портленда,
штат Орегон.
- Я шла по следу, - сказала она. - Словно гончая... Или борзая? Как
правильнее?
- Легавая, - не преминул я тут же отквитаться за Сэлинджера.
Мой вариант, видимо, ей не очень понравился, и она сморщила носик.