"Николай Бердяев. Миросозерцание Достоевского" - читать интересную книгу автора

"униженных и оскорбленных", для других - "жестоким талантом", для третьих -
пророком нового христианства, для четвертых он открыл "подпольного
человека", для пятых он был прежде всего истинным православным и глашатаем
русской мессианской идеи. Но во всех этих подходах, что-то приоткрывавших в
Достоевском, не было конгениальности его целостному духу. Долгое время для
традиционной русской критики Достоевский оставался закрытым, как и все
величайшие явления русской литературы. Н. Михайловский органически был не
способен понять Достоевского. Для понимания Достоевского нужен особый склад
души. Для познания Достоевского в познающем должно быть родство с предметом,
с самим Достоевским, что-то от его духа. Только в начале XX века у нас
началось духовное и идейное движение, в котором родились души, более
родственные Достоевскому. И необычайно возрос у нас интерес к Достоевскому.
Лучше всего все-таки писал о Достоевском Мережковский в своей книге "Л.
Толстой и Достоевский". Но и он слишком занят проведением всей религиозной
схемы, параллелью с Л. Толстым. Для него Достоевский часто является лишь
средством для проповеди религии воскресшей плоти, и единственное своеобразие
духа Достоевского он не видит. Но впервые Мережковскому удалось что-то
приоткрыть в Достоевском, что раньше оставалось совершенно закрытым. Его
подход к Достоевскому все же принципиально неверен. Всякого великого
писателя, как великое явление духа, нужно принимать как целостное явление
духа. В целостное явление духа нужно интуитивно проникать, созерцать его,
как живой организм, вживаться в него. Это - единственный верный метод.
Нельзя великое, органическое явление духа подвергать вивисекции, оно умирает
под ножом оператора, и созерцать его целость уже более нельзя. К великому
явлению духа нужно подходить с верующей душой, не разлагать его с
подозрительностью и скепсисом. Между тем как люди нашей эпохи очень склонны
оперировать любого великого писателя, подозревая в нем рак или другую
скрытую болезнь. И целостный духовный образ исчезает, созерцание делается
невозможным. Созерцание несоединимо с разложением предмета созерцания. И я
хочу попытаться подойти к Достоевскому путем верующего, целостного
интуитивного вживания в мир его динамических идей, проникнуть в тайники его
первичного миросозерцания.

Если всякий гений национален, а не интернационален, и выражает
всечеловеческое в национальном, то это особенно верно по отношению к
Достоевскому. Он характерно русский, до глубины русский гений, самый русский
из наших великих писателей и вместе с тем наиболее всечеловеческий по своему
значению и по своим темам. Он был русским человеком. "Я всегда был истинно
русский", - пишет он про себя А. Майкову. Творчество Достоевского есть
русское слово о всечеловеческом. И потому из всех русских писателей он
наиболее интересен для западноевропейских людей. Они ищут в нем откровений о
том всеобщем, что и их мучит, но откровений иного, загадочного для них мира
русского Востока. Понять до конца Достоевского - значит понять что-то очень
существенное в строе русской души, значит приблизиться к разгадке тайны
России. Но ведь, как говорит другой великий русский гений:

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить.

Достоевский отражает все противоречия русского духа, всю его