"Нина Берберова. Облегчение участи" - читать интересную книгу автора

прошлое, и какое прошлое! - долгое, боевое, обоим памятное навеки, обоими
чтимое: ею - потому что ее Алеша был его героем, и им - по той же причине.
Или он рассказывал ей о какой-нибудь покупке, о блюде, съеденном в
ресторане, о чем-нибудь необыкновенном, виденном на улице. Но прошлое, их
обоих сорокалетнее прошлое, было живее этого ничтожного, ничем не согретого
настоящего.
- А помните, мамаша, когда мы на Сиверской жили, помните, еще у меня
такой костюмчик синий был, в то лето, когда папаша уже не жил с нами, и
кража была серебра, помните, какой я тогда был энергичный, полный мальчик? И
мечтал дрессировать ежей, выступать в цирке?
Она, конечно, помнила.
- Сегодня иду, смотрю: дети в сквере кораблики пускают. Техника,
мамаша, коснулась даже этих глупых затей. И расстроился я: почему это мне на
роду написано было довольствоваться плоскодонками из древесной коры?
Он смотрел перед собой большими голубыми глазами, вспоминая какой-то
русский пруд, какие-то ветлы, свои голые коленки, свои собственные, толстые;
подвернутые над коленками штаны. Когда это кончилось?
- Кончилось детство, мамаша, как-то вдруг. Со школой, что ли? Как пошел
я с черным ранцем за плечами, как пошел, как пошел-пошел... Так прямо будто
до сего дня и не останавливался. Все иду... На завтрак вы мне давали
тридцать копеек, а я на двенадцать кушал, а восемнадцать откладывал. А
потом, когда вы в Москву меня послали, помните, я на гостинице сэкономил
страшные деньги. Дайте-ка карандаш.
Она кивала головой, крестилась, ловила пальцем слезу из старых глаз.
- А теперь, Алешенька, а теперь-то!
- Просто смешно, какие деньги сэкономил. Да, много чего было. А
главное - ведь здесь все с начала пришлось начать. Здесь ведь уже не выедешь
на том, на сем, как у нас. Здесь совсем другое оказалось нужно. Но я родился
европейцем, мне просто смешно было бы в России жить.
- Одним бы глазом увидеть!
- Мне часто говорят: Асташев, неужели вы русский? Вы совсем наш.
Потом она прижимала к себе его рыхлое, вялое тело, его чистые руки с
розовыми ладонями и нежными треугольными ногтями, гладила старыми руками его
синий пиджак, его светлые волосы, всматривалась в круглое, моложавое лицо,
всегда младенчески выбритое.
- Умница мой, - говорила она, - утешение мое.
Он целовал ее, еще раз смотрел на часы и, так как был девятый час,
уходил.
- Куда идешь теперь? - спрашивала она, - не завел ли себе какую
душеньку?
Он отвечал, аккуратно застегивая хорошо сшитое пальто:
- Мамаша, я не имею никакого права заводить себе душенек. Плодить нищих
не в моем вкусе. Для здоровья иногда увлекаюсь, но жениться - минимум три
года подожду.
- Ну, Господь тебя сохранит, - шептала она, так и не узнав, куда он
шел. За все эти годы у нее ни разу не возникло подозрения.
Через полчаса он уже звонил у широкой полированной двери, где лестница
была в коврах, а внизу у зеркала стояли пальмы.
- Это, верно, Алексей, - говорил женский голос за стеной, пока прислуга
помогала ему раздеться.