"Нина Берберова. Аккомпаниаторша (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Так она сказала мне однажды. И в тот день, когда она вечером ушла
одна - чего никогда не делала, - я вспомнила эти ее слова и подумала, что
обмануть одинаково легко и того, кто витает, попадает впросак, ведет себя
совершенным олухом, и того, кто трезвым, плотным естеством любит жизнь,
которая ему отвечает тем же.
Она ушла вечером. Павел Федорович был в клубе. Она не сказала, куда
идет. Вернулась она скоро, часов в одиннадцать, далеко побывать она не
могла, может быть, она каталась в Булонском лесу, может быть, как маленькая
швейка, просидела в угловом кафе. Она прошла к себе в комнату. Обыкновенно в
это время я еще не спала, но в тот вечер мне нездоровилось и я прилегла.
Услышав, что она у себя, я накинула халат и в мягких туфлях побежала
спросить, не хочет ли она в постель чаю. Я постучала в дверь, и так как мне
никто не ответил, неслышно вошла. Мария Николаевна сидела на стуле, у
туалета, и плакала.
С дикой силой я кинулась к ней, не понимая, что делаю, что плачу тоже.
Я схватила ее за руку, а другой рукой обняла ее и залила ее платье слезами.
Она закрыла лицо рукой. Грудь моя разрывалась, я ничего не могла высказать.
Наконец, она отвела мое лицо, посмотрела мне в глаза. Я почувствовала, что
сейчас она мне скажет... что она не может дольше скрывать. О, как я хотела
этого, как хотела! Но она просто улыбнулась мне.
- Выпьем чаю, - сказала она, - и все пройдет. - И большой розовой
пуховкой она обмахнула мне и себе еще влажные глаза.
Через час я была у себя, одна. Ну, вот, она плакала. Довольно. Помимо
меня совершилось то, о чем я мечтала. Она плакала, она страдала, она не была
счастлива.
Но на следующий день - какой-то особенно хлопотливый и перегруженный, -
глядя на нее, такую ровную, спокойную, неомраченную, я сама не верила себе,
я, чем дальше уходил тот вечер, тем больше начинала сомневаться - да видела
ли я ее слезы? Да может быть, их вовсе не было, а была только усталость?
Или, может быть, она плакала совсем от других причин, ничего общего не
имевших ни с Бером, ни с Павлом Федоровичем. Может быть, она потеряла свой
любимый браслет или получила из Москвы грустные от родных вести?
Через неделю в зале Гаво она пела.
Мне сшили голубое, открытое платье, парикмахер причесал мои жидкие,
сухие волосы, стараясь придать им жизнь и блеск. Мария Николаевна была
необыкновенно хороша в белом платье, с черной косой, положенной вокруг
головы. Платье ее, по тогдашней послевоенной моде, не застегивалось, а
как-то завертывалось и завязывалось, и это очень ее смешило. "Ну что бы
было, - говорила она Павлу Федоровичу, когда мы ехали в автомобиле, - если
бы твои брюки заворачивались таким конвертом? Что бы ты сказал?"
В пыльной артистической нас встретили какие-то люди с цветами;
антрепренер, у которого борода была в этот день выкрашена почти что в синий
цвет и свернута на сторону, ахнул, когда увидел Травину. Потом он увидел
меня.
- Как вы... молоды! - прохрипел он с восторгом. Да, я была молода. А
больше ничего про меня сказать было невозможно.
И вот мы вышли. Она - впереди, я - сзади, мимо первого ряда сидящих на
эстраде, которые, как и те, в зале, конечно, смотрели мимо меня, на нее. Я
всегда аккомпанировала ей наизусть. Мне пришло в голову, что если бы я
аккомпанировала ей по нотам, то за мной бы шел еще кто-нибудь, скажем,