"Нина Берберова. Аккомпаниаторша (Повесть) " - читать интересную книгу автора

в шутку. Он постоял довольно долго, как был в пальто и шляпе, потом прошел
коридором в столовую и взглянул два раза на часы. "Сонечка!" - крикнул он.
Я отозвалась уже из своей комнаты.
- Нет, ничего... Я тут забыл... Пришлось вернуться.
Хлопнула дверь. Он ушел. С безотчетной тревогой я кинулась в кабинет, к
ящику. Нет, револьвер был на месте... Какая глупость могла мне прийти в
голову! Кто, кроме меня, мог сделать, чтобы он взял его и стрелял из него?
Но время мое еще не настало.
Если бы я могла иначе свести с ней счеты - открыто выйти на нее, может
быть, отнять у нее Бера, сделать так, чтобы голос ее померк рядом с моей
игрой, чтобы рядом со мной вся она не существовала, хотя бы для
одного-единственного человека. Но у меня не было ничего. Я должна была
мстить грубо.
Помню следующий за этим день. Утром она пела вокализы, к завтраку было
два француза. Павел Федорович занимал их разговорами, поил дорогим вином.
Говорили о том, какие у него погреба. Потом мужчины ушли. Пришла с примеркой
портниха. Потом...
Я вышла первая. Я дошла до площади, пересекла ее и вошла в полутемное,
тесное кафе. Слева и справа шли столики, между ними был узкий проход, в
конце его была перегородка. Я зашла за нее. Там было еще темнее. Сев за
первый столик в углу, я заказала пиво и раскрыла газету. Расчет мой оказался
правильным - через десять минут Андрей Григорьевич Бер, в той же самой
шляпе, с той же палкой в руке, вошел и сел в первом отделении, у самой
перегородки. Я видела его сквозь прозрачный узор в матовом стекле, в
полуаршине от себя. Было тихо, за окном шел дождь; был тот особенный
парижский час, когда в начале февраля ни день и ни вечер, а как-то медленнее
движется время и грустнее становится город.
...Мария Николаевна села рядом с ним, им что-то подали. Она была здесь.
Мне все еще не верилось. Он взял обе ее руки, стянул с них перчатки, долго
целовал их.
- Не плачь, - сказала она вдруг.
Прошло долгое молчание.
- У меня руки мокрые от твоих слез, - сказала она опять.
Большие стенные часы тикали надо мною, в темном углу; проехал грузовик.
За цинковой стойкой дремал толстый хозяин - и больше ничего.
- Я не могу, - сказала она. - Я дала слово Павлу Федоровичу. Я не могу.
Он сказал:
- У тебя у самой слезы текут и кофе простыл и наверное соленый.
Она помешала ложечкой в стакане. В неподвижности их больших, темных
силуэтов было что-то непохожее на действительность.
- Скажи мне что-нибудь, - сказал он. - Улыбнись мне.
Но, видно, голос и губы не повиновались ей.
- Я не могу его оставить, - услышала я. - Все равно что пойти и убить.
И обманывать его я тоже не могу.
- Так я пойду и убью, - сказал он шепотом.
Опять она молчала долго.
- Я хочу приходить сюда, чтобы смотреть на тебя. И ты приходи смотреть
на меня.
Он долго смотрел на нее.
- Подожди, - сказал он вдруг и улыбнулся, - неужели ты вправду думаешь,