"Поль Бенуа. Колодезь Иакова " - читать интересную книгу автора

этих необыкновенных записках.
Из казино "Тур-Бланш" в Салониках она переходит в казино "Бельвю" в
Александрии, затем в "Мирамару" в Бейруте и "Маскотте".
В такой игре необъятный беспокойный Восток превращается в маленький
город, где встречаешься на каждом углу. Но какое в то же время разнообразие!
Агарь видела парящего над Салониками призрачного цеппелина, слышала
канонаду с корвета "Гагид", стрелявшего в сторону греческих островов. Она
присутствовала при высадке почти сгнивших раненых Седдуль-Бара и при
триумфальном возвращении Заглул-паши, усеявшего Египетское море маленькими
украшенными флагами лодками.
Она видела побелевшую бороду Сараля, пустой, безжизненно свисающий
рукав Гуро, блеск бинокля Венизелоса и носилки с убитыми французскими
моряками.
Она знала сурового маленького генерала в барашковой шапке, который уже
звался Энвер-пашой, и большого рыжего полковника, с тогда еще ничего не
говорившим именем Мустафа Кемаль-бей.
Она знала, она знала... но какое ей было до всего этого дело!
Проснувшись утром в новом городе, в незнакомой еще накануне комнате,
куда жаркие солнечные лучи проникали сквозь закрытые ставни, она часто не
могла вспомнить национальность дремавшего рядом с ней в постели,
раздавленного усталостью мужчины. Тогда она приподнималась и глядела на
разбросанную по креслам и полу форму.
Голубой или цвета хаки китель французского солдата, плоская фуражка
офицера Алленби, папаха врагелевского воина, кепка серба, грека, итальянца,
фреска турка...
Память возвращалась, и она снова ложилась, соблюдая большую
осторожность, чтобы не потревожить краткого покоя спящего, который через
несколько мгновений должен был навсегда исчезнуть в царстве войны и смерти.
Был 1911 год, когда она, покинув кров госпожи Лазареско, поехала в
Салоники, чтобы в первый раз скрестить оружие.
С тех пор прошло двенадцать лет, двенадцать лет для нее почти
однообразных, вопреки всем знаменательным, перевернувшим вселенную событиям.
Десять лет гнуснейшего разврата, узаконенного и регулярного, по расписанию,
не тронули ее здоровья и красоты.
А о морали кто мог что-нибудь сказать?
Никто не знал Агари, а сама она еще меньше других. Ее детский энтузиазм
ушел в самую глубину ее души или умер. Она ни с кем не сблизилась, и никто
из тех, с кем сталкивала ее судьба, не имел времени привязаться к этой
мечущейся, раздираемой вечной жаждой новых откровений натуре.
Исключением явились только несколько товарок по работе.
Благодаря ее красоте, все еще немного холодной, и доброте, все еще
немного сдерживаемой, возникала дружба с женщинами, жаркая и беспокойная,
бурная и скорая.
Такой была дружба с Надеждой, зеленоглазой грузинкой, отравившейся
кокаином в Константинополе весной 1919 года.
Такой была дружба с Бэби и Кэтой, сестрами-близнецами из Смирны,
трагически погибшими: одна была повешена в Бруссе турками, другая
расстреляна греками в Афинах за шпионаж. Бедные, жалкие девочки не поняли
опасности, скрывавшейся в тех пиастрах и драхмах, которыми им платили за их
помощь в борьбе, где они, сами того не зная, действовали одна против другой.