"Поль Бенуа. Колодезь Иакова " - читать интересную книгу автора

сослаться, он не получил паспорта и тоскливо прозябал в Каиффе. Он
превозносил свое якобы тонкое музыкальное образование и не скрывал досады, в
которую его повергала работа у Дивизио.
В день отъезда Леопольда Грюнберга, явившегося в то же время днем
дебюта Самуила Лодзя, Агарь начала танцевать только около десяти часов.
Первый, кого она заметила в зале, был Исаак Кохбас.
"Он хочет вернуть в колонию нового пианиста", - сказала она себе, чтобы
рассеять непонятную, овладевшую ею тревогу.
Все время, пока она танцевала, на нее с невыносимым постоянством были
устремлены черные очки.
Около полуночи Самуил Лодзь свернул свои ноты и ушел.
Кохбас, казалось, этого даже не заметил.
"Ага, он остается, - подумала Агарь. - Тем лучше. Я, по крайней мере,
сумею высказать ему все то, что накипело у меня на сердце".
Она еще не могла успокоиться при мысли о том замечании, которое он
неделю назад сделал Дивизио.
Неожиданно к ней подошел лакей:
- Мадемуазель Жессика, какой-то господин приглашает вас к своему столу
что-нибудь откушать.
- Какой?
- Вон тот, у балюстрады, в черных очках.
- А! Вот как!...
Через мгновение Агарь стояла перед маленьким горбатым человеком,
пристально на него глядя.
Он сидел, опершись локтем о стол, и даже не шевельнулся при ее
приближении.
На ней было синее с золотом платье, оставлявшее обнаженными плечи и
шею.
Она никак не могла привыкнуть к ощупывавшим ее тело взглядам и
внутренне содрогалась, чувствуя их на себе.
- Вы звали меня? - спросила она как можно более почтительно.
- Да, - ответил он нежным, почти музыкальным голосом и повторил свое
приглашение.
- Мое ремесло - соглашаться, - заметила она.
- Что вы желаете?
- Если можно, шампанского.
Она хотела грубостью замаскировать свое волнение.
- Может быть, что-нибудь другое. У меня нет средств, чтобы предложить
вам шампанское, - ответил он с величайшим спокойствием.
Сказав это, он снял очки. Агарь стояла, как зачарованная. Она увидела
глаза Исаака Кохбаса. Близорукие, но бархатистые, черные, полные грусти и
чудесной глубины. Это некрасивое лицо осветилось чем-то светлым и
вдохновенным. Танцовщица все еще стояла, не в силах понять, что с ней
происходит.
- Садитесь, прошу вас.
Она машинально повиновалась.
- Вы пришли поговорить с Самуилом Лодзем? - спросила она, чтобы хоть
что-нибудь сказать.
- Лодзем? Кто это такой?
- Новый пианист. Он так же, как и Грюнберг, покинул свою колонию. Я