"Кирилл Бенедиктов. Красный город" - читать интересную книгу автора

На ощупь он чуть шероховат, а весит совсем немного, словно сделан не из
хрусталя, а из бумаги. Если долго смотреть сквозь него на свет, в глубине
шара начинают проступать контуры другой сферы, поменьше, а затем еще одной,
совсем крошечной. Возможно, вложенных друг в друга шаров куда больше, но
глаз способен различить только три. Если вглядываться долго и внимательно,
можно дождаться момента, когда разноцветные сферы начнут вращаться - каждая
по своей орбите, отчего серебристая вселенная, заключенная в хрустальную
оболочку, обретет странное сходство со сложным часовым механизмом.
Чудесная птица, вырезанная из кусочка светлого дерева. Размером с
фалангу пальца, она сделана так искусно, что кажется живой. Глаза у нее
похожи на маковые росинки и блестят словно стеклянные. Если взять ее в руки,
то можно услышать тихое ритмичное биение, будто в ладони бьется крохотное
теплое сердце. Птица не движется, не шевелит плотно прижатыми к туловищу
крыльями, но это только обман. Я точно знаю, что стоит отвернуться, оставив
ее без надзора, особенно на краю стола под открытой форточкой, как она
бесследно исчезнет. Поэтому птицу я держу в плотно закрывающемся деревянном
ящике из-под кубиков - сами же кубики, за ненадобностью, я тайком выкинул в
мусоропровод.
Среди моих сокровищ встречались странные металлические цветы, или,
вернее сказать, напоминающие цветы конструкции из переплетенных, стыкующихся
под немыслимыми углами тонких трубочек и штырьков. Их было много в
неглубоких ямах сразу за городской стеной, где они росли из красноватой
пыли, словно диковинные сорняки, издавая тихое-тихое, на пределе слышимости,
гудение. Это гудение поначалу отпугивало меня - похожий, только более
громкий звук я слышал под линиями высоковольтных передач и потому опасался,
что, притронувшись к металлическим кустикам, получу удар током. Но
любопытство пересилило, и однажды, вооружившись длинной сухой палкой, я
отбил верхушку одного из сорняков. Она отлетела неожиданно легко,
откатившись к самому краю ямы, и я без особого труда извлек ее оттуда. В яме
остался обезглавленный металлический стебель, угловатый и поблескивающий
серебром свежего скола. Сам цветок оказался очень легким, приятным на ощупь
и, что самое поразительное, продолжал негромко гудеть. Гудение не
прекратилось ни через день, ни через год - видно, оно было таким же
неотъемлемым свойством этой штуковины, как шум волн, таящийся в глубине
морской раковины.
Именно из-за металлического цветка и погиб Леха Плотников.
Леха был моим другом. Мы жили на одной лестничной площадке, наши
квартиры имели общую стенку. Помню, мы даже собирались выпилить в этой стене
потайную дверь, чтобы бегать друг к другу в гости в любое время и не
спросясь родителей. Мы резали руки и смешивали кровь. Каждый из нас знал
тайны и секреты другого. Во всяком случае, я думаю, что Леха действительно
ничего не скрывал от меня. Да и какие серьезные тайны могут быть у
двенадцатилетних мальчишек? Но у меня такая - была, и все те годы, что мы
дружили с Лехой, я успешно боролся с искушением рассказать ему о Красном
городе. Останавливала меня только иррациональная уверенность, что вдвоем мы
все равно не сможем туда попасть, что Дверь распахнется только перед одним
из нас, и совсем не обязательно этим одним буду я. Можно ли назвать такое
чувство ревностью? Страхом потерять что-то, принадлежащее только тебе
одному? Тогда я еще не так хорошо разбирался в таких вещах, и теперь уже
трудно сказать, что помогало мне молчать семь лет подряд: неясные эти страхи