"Андрей Белый. Москва под ударом ("Москва" #2) " - читать интересную книгу автора

- Констлуил - что такое?
- Да строить, маман, - конструир: совершенно же ясно.
- Ну да - почему же? Искал выраженья:
- Там элда: тлясётся.
- Что?
- Элда: на цто все стояйт, - сказал с задержью, свесив беспомощно руки
(на сгибени пальцев - предлинные, желтые, свежепромытые ногти, не наши, а -
дальневосточные).
- Что эта "элда"? - мизюрилась Наденька, щелкая праздно фисташками. -
А, да - поняла: "элда" значит - земля: это он о земле...
Азиат!
- Да, вы - бедный народ!
- Ну-с, - поднялся профессор, - сидите, а я пойду, в корне взять, перед
прогулкой соснуть - минут на десять... Нет-с, вы сидите, - почти что
прикрикнул на Нисси, увидев, что тот поднялся. - Я вас, батюшка, не отпущу:
покажу вам Москву-с...
Бедный: эти последние дни так замучили мысли, что он за японца
схватился, чтоб с ним подрассеяться; он - заслуженный профессор,
"пшеспольный" там член, академик, почетный член общества, прочая, прочая,
прочая, - он был подпуган; гремел на весь мир, а боялся - Мандро.
Где закон, охраняющий ценную жизнь замечательной этой машинки природы?
И есть ли закон, если жизнь этой личности определяется сетью ничтожных по
ценности, страшных по цели интриг: ведь Ивана Иваныча, как национальную,
даже как сверхнациональную ценность должны б заключить в семибашенный замок
из кости слоновой, таскать на слонах, окружив самураями: математический
богдыхан, далай-лама, микадо!
Так думаем вовсе не мы, - Исси-Нисси...
А он, между нами сказать, - под оглоблями бегал: де-ла-с!


____________________

Василиса Сергевна скрылась.
- Хотите, пройдемте-с по садику?
Наденька с Нисси - прошли; над просохом серебряным встали:
- Здесь Томочка-песик наш: похоронили его... Колебались причудливым
вычертнем тени от сучьев; и
первая, желто-зеленая бабочка перемелькнулась к другою - под солнцем:
приподпере-подпере-пере - пошли пе-ремельками; быстрым винтом опустились,
листом свои крылья сложили.
И листьями стали средь листьев.
- Вам папочка нравится? - Надя спросила. Японец, добряш, - просиял:
- Оссень, оссень!
Профессор Коробкин был идолом для Исси-Нисси; приехал устроить ему
превосходное капище он; в этом капище видел Ивана Иваныча твердо на камне
сидящим, на корточках, твердо литые два пальца поставившим перед литой,
златой мордой: в халате златом!
Азиат!
Щебетливые скворчики вдруг обозначились: в кустиках: а сквозь орнамент
суков прогрустило апрельское небо: в распёрушках белых.