"Андрей Белый. Москва под ударом ("Москва" #2) " - читать интересную книгу автора

Марихен, Марихен, майн швестер: их бин онэ назэ!... О! О!
Мандро, не решался сесть на брезгливости, стиснувши губы, с досадою
ждал окончанья припадка; порыв безутешного горя сменился порывом большой
экзальтации:
- Не отвернись от меня, ду, майн готт: я постиг теперь свет, - перешел
он на русский язык, - ты послал мне одну свою добрую душу, которая...
Вот так княжна!
- О, я буду лечиться... Я...
Все еще плача, привстал и пропел он

В иную обитель
Пути я вознес, -
Сладчайший вкуситель
Сладчайшей из роз.

Мандро это слушал: и - ждал; карлик сел на перину, шурша ею громко; за
стенкой послышалось - прохиком
злобным:
- Перину-то ты обдавил: растаращил перину, - шаршун!
Беспокоился Грибиков.
Более часу возился Мандро; наконец, кое в чем он успел; кое в чем -
успокоился; вышел с пожелклыми взорами, с позеленевшим лицом в переулок: в
разглазные искорки вспыхнувших домиков!
Карлик, достав из-под козел бутылку, с ней лег; и просунулся Грибиков:
- Вшивец ты, вшивец!

3

Лизаша стояла перед зеркалом в люстровом свете такой вертишейкою,
вертиголовкою, делая в зеркале глазки себе и юродствуя жестами, детски не
детскими; а за спиною ее, из-за складок портьеры, выглядывала густобровая,
густоволосая голова: Эдуард Эдуардович, в позе, с осклабленным ртом, как-то
свински глядел на нее; эти взгляды ложились слишком уж пристально; липли к
коленям, к груди; и, казалось, хватались за руки, за ноги, за груди,
стремясь обездушить.
Ей стало неловко (а сердце в межреберьи билось). Ему папиросный дымочек
пустивши под нос, подобравшись, пошла прочь от зеркала с твердыми, сжатыми
бровками; нервно бахромила пальцами краюшек белого шарфа; сегодня надела она
свое первое длинное платье, - легчайшее, белое: юбка с оборкой плиссе.
Они ехали с "богушкой" на заседанье "Эстетики". Он над зеленой доской
диабаза глаза опустил и рукой гребанул бакенбарду; оправил вишневый свой
галстух, - прекрасно повязанный:
- Едем!
Ему "мадемуазель фон-Мандро" показала вдруг ставшие лунками глазки,
взяла его под руку, чтобы пройтись с ним в проход, где со столбиков статуи
горестных жен устремляли глазные пустоты года пред собою, - не видя, не
слыша, не зная, не глядя.
Прошли мимо их, не увидевших горестных жен.
Уж в передней на руки прислуги валились ротонды; пропирка и подпихи
локтя, защемы калошею тренов; снималися шапки собольи, барашковые,