"Андрей Белый. На рубеже двух столетий (Воспоминания в 3-х кн., Книга 1) " - читать интересную книгу автора

рубеже двух столетий", "Начало века" и "Между двух революций" - лучшее, что
написано Белым после "Петербурга", - утверждает автор первой советской книги
о Белом Л. К. Долгополов. - Мы многого не знали бы о литературном движении
рубежа веков, если бы эта трилогия не была написана, - несмотря на ее чисто
литературный характер. (...) Белый создал обобщающий образ времени -
катастрофического, чреватого взрывами и потрясениями мирового масштаба и
значения, хотя описал одну только сторону, одну линию литературного движения
начала века" [Долгополов Л. Андрей Белый и его роман "Петербург". Л., 1988,
с. 401]. Сходного мнения придерживается и Л. Флейшман, автор работы о
мемуарах Белого в американской коллективной монографии о русском писателе:
"Никакие другие опубликованные мемуары, касающиеся русской литературы
модернизма, не могут соперничать с мемуарами Белого по богатству информации,
по широте изображения литературной жизни или по тому вкладу, который сделал
их автор в развитие русского символизма" [Fleishman L. Bely's Memoirs. -
"Andrey Bely. Spirit of Symbolism". Ed. by John E. Malmstad. Ithaca, Cornell
University Press, 1987, p. 218].
Эти суждения в корректировках и оговорках не нуждаются. Действительно,
мемуарная трилогия Белого являет собою грандиозную многофигурную композицию,
дающую отчетливое представление не только о конкретных лицах и событиях, но
и о целых социально-исторических группах лиц - о московской ученой
интеллигенции последней трети ХГХ века, о контингенте гимназических
преподавателей и учащихся, о профессорском составе Московского университета,
о носителях "нового религиозного сознания" и т. д. Так, первая книга
мемуарной трилогии, "На рубеже двух столетий", предлагает красочную панораму
жизни московской университетской среды 1880 - 1890-х гг.; Белому важно было
показать силу семейной культурной преемственности, прочные "кастовые" устои
либерально-позитивистского мира, оставившие неизгладимый след в его
биографии и биографии его поколения, - но написанное им по значимости
выходит далеко за пределы анализа духовных и бытовых истоков собственной
личности, приобретая самое широкое значение: недаром о Белом говорят как о
полномочном историографе и бытописателе такого специфического
социально-общественного явления, как "профессорская культура", историографе,
указавшем и на "наступивший кризис этой культуры" [Кантор В. Русское
искусство и "профессорская культура". - Вопросы литературы, 1978, № 3, с.
159]. Что же касается истории русского символизма, то легче перечислить лиц,
обойденных вниманием Белого, чем назвать тех, кто - подробно или бегло -
изображен в его мемуарах. Обладая избирательной, своеобразной до
экстравагантности, но чрезвычайно острой, цепкой и устойчивой памятью,
позволявшей много лет спустя довольно точно (почти не ошибаясь даже в
указаниях месяцев и дней) и дифференцированно реконструировать события и
умонастроения, с одной стороны, с другой - имея за плечами чрезвычайно
активно и насыщенно прожитую жизнь, изобиловавшую встречами, странствиями,
разного рода коллективными предприятиями, пребывая всегда в гуще людей,
Белый сумел создать из хроники своей жизни, своих исканий, литературных и
нелитературных деяний многокрасочную картину пережитой исторической эпохи.
П. Антокольский указывал на естественный сплав в мемуарах Белого
"былого" с позднейшими думами о былом, на редкое единство этого сплава из
былых увлечений и позднейших оценок [Антокольский П. Валерий Брюсов. - В
кн.: Брюсов В. Собр. соч. в 7-ми т., т. 1. М., 1973, с. 13].
Ассоциация с прославленной книгой Герцена при обращении к мемуарной