"Руслан Белов. Кот в сапогах, модифицированный" - читать интересную книгу автора

внезапно занемогла, гуляя с молоденьким гаучо по морскому бережку Аргентины,
и через неделю угасла в расцвете коммерческих сил (их бы мне наследовала, не
кота). И вот, вследствие этой смерти, предсказанной вороном, этот кот,
черный, как смоль, сидит и смотрит на меня, как на свою законную
собственность.
Как тут не поверишь в приметы?..

***

Надо сказать, тетка была права, так несимметрично разделяя наследство -
среди близких родственников я слыл непутевым, и слыл, по крайней мере, с
первого класса. Почему? - спросите вы? Да потому что держал в доме трех
лисят, приобретенных в зоомагазине вместо школьных завтраков, в саду рыл
норы и пещеры, вместо цветных йогуртов обожал сгущенное молоко и
систематически являлся домой с двойкой по чистописанию, а также с
расквашенным носом и синяком на глазу, а то и на двух. Родители не знали,
что получал я кулачные травмы, защищая братьев, учившихся во втором (средний
брат), и в третьем классе (старший). Они молчали, и я становился в угол или
лишался сладкого, но, тем не менее, на следующий день или неделю, увидев,
что бьют "ябеду", то есть среднего брата, или "задаваку" - старшего, закрыв
глаза, бросался со сжатыми кулаками на ребят, ничего кроме уважения, у меня
не вызывавших. Братья всегда ходили чистенькими и умненькими, боялись
червяков и ангины, любили обклеиваться пластырями телесного цвета и
расцвечиваться зеленкой, говорили "добрый день, милая тетушка" и "ах,
тетушка, как вы умны", дарили ей самодельные оды ("Тетя Вика, вы как
клубника") и рисунки маслом на холстах, на два порядка уступавшие обезьяньим
(Ах, ах, как талантливо, как свежо, как искренне", - расцветала тетка), а я,
чумазый, с распущенными шнурками, выращивал в огороде репу, чтоб как в
сказке вытянуть всей семьей, и, увидев тетушку, замечал, что "надо больше
двигаться, а то скоро в эскалаторе застрянете со своей фигурой". Папа мой (в
памяти он всегда сидит в плетеном кресле с многостраничной газетой, полной
таинственных диаграмм и таблиц), когда я прибегал к нему с чудесным
махолетом, собственноручно изготовленным, но почему-то не желавшем летать,
смотрел на меня, как на доморощенного Иванушку Кулибина, не читающего газет,
и потому не знающего, что на Западе все давно изобретено и все давно летает,
и потому не стоит ничего придумывать, а надо просто вынуть бумажник и купить
то, что хочется или нужно. Мама моя меня любила (и по-прежнему любит), но
как дичка, плоды которого никому не пригодятся.
В конечном счете, умные мои братья то так, то сяк, стали выглаженными
юристами-экономистами не-сунь-палец-в-рот, а я, глупый, с репой, махолетом и
какими-то не такими мозгами - геологом. Да, геологом, всю молодость
проишачившим в тайге, горах, пустынях и прочих негостеприимных местностях, и
потом написавшим диссертацию, не принесшую никаких дивидендов, кроме четырех
точек, того же количества букв и одного тире, образующих бессмысленную
аббревиатуру к.г.-м.н. Умные мои братья ступенька за ступенькой шагали вверх
по карьерным лестницам, я же менял их одну за другой, менял, пока не понял,
все они ведут куда угодно, но только не туда, где хорошо и просто жить.
Человек, понявший это (и многое другое), естественно, не может обойтись
без пары стаканчиков на сон грядущий. Конечно, пара стаканчиков не смогла бы
подвигнуть меня на удаление пронзительно уничижающего котиного глаза при