"Руслан Белов. Руслик и Суслик" - читать интересную книгу автора

геологом. Ему нравились маршруты, тяжелые и не очень, ему нравилось
выпытывать у неживой, камнем застывшей природы ее загадки, будить ее стуком
молотка и грохотом взрывов, ему нравилось ставить лагерь и обустраивать его.
Водрузив палатку на новом месте, он начинал прокладывать тропы,
сооружать из камней очаги, перегораживать ручьи плотинами для удобства
водопользования (особенно он любил строить плотины. Ему нравилось
приостанавливать движенье вниз). Он строил, прокладывал, сооружал,
перегораживал, а через неделю или месяц оставлял все, чтобы начать поиски в
другом месте.
"Так и в городе... - подумал он однажды, почесывая у окна темечко
Руслику-Суслику. - Женюсь, то есть ставлю лагерь, стараюсь, чтобы было
лучше, а потом, не найдя чего-то или, наоборот, найдя, ухожу.
И в дом Веры пришел так же. Вытряхнул мусор, покрасил потолки, наклеил
обои, выложил тропинки кирпичом, подправил забор и калитку...
Потом решил все перестроить. Нет бы остановиться, и просто жить, жить и
ждать, когда все само сомой образуется..."
Он вспомнил разведочный участок в самом сердце Южного Тянь-Шаня,
участок, на котором провел первые годы самостоятельной жизни.
Лучшие годы.
...В семьдесят четвертом, его, молодого специалиста, встретили и
впустили в себя умудренные временем ущелья, ущелья, охраняемые доверчивыми
красными сурками, неизвестно как попавшими в них из Красной книги, ущелья,
украшенные то гордыми эстетами эремурусами, то застенчивым красавцем
иван-чаем, то желтыми сухопарыми ирисами, его встретили и впустили в себя
тишь и спокойствие, лишь время от времени оправляемые метлами очистительных
лавин и селей, его встретило и впустило в себя невозможно голубое небо.
А через семь лет, ничего особого не найдя, он покинул не природу, а
поле неравного сражения, поле избиения естества. Борта ущелий, некогда
ласкавшие глаза целомудрием, он оставил исполосованными бесчисленными
шрамами разведочных канав и траншей, то там, то здесь зияли оставленные им
смертельные пробоины штолен, их сернистые отвалы отравляли прозрачные
затейливые ручейки, превращая их в мутные, недовольные жизнью потоки.
А красные сурки? Перед отъездом он узнал, что утром на дальнем краю
вертолетной площадки маршрутный рабочий поймал в удавку последнего. Поймал
под голубым небом, по-прежнему равнодушным. Поймал и был несказанно огорчен:
шкура последнего из могикан оказалась безнадежно испорченной бесчисленными
шрамами от пуль, дроби и стальных петель.
Точно также через семь лет борьбы и поисков, ничего не добившись, он
расстался с Ксенией и почти через семь - с Верой...
Ксения, Ксюша, Ксюха...
Душа всех компаний, она хотела просто жить, просто веселится, хотела
струиться, как струится ручеек по дну уютного ущелья. От зеленой лужайки к
зеленой лужайке, с камня на камень, все ниже и ниже.
А он брал ее за руку, тащил вверх, на гребень, на ту, на вид
недоступную, вершину...
Он тащил, и Ксения шла. Смотрела с удивлением на оставшиеся внизу скалы
и осыпи. И начинала верить в себя. А в душе оставалась ручейком.
Сейчас она пьет. Слишком рано прибежала к горькому морю.
Вера... Чернов пытался писать о ней, как писал о первой жене, о других
своих женщинах.