"Юля Беломлинская. Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин " - читать интересную книгу автора

себе выписываем по почте (как положено провинциальным барышням из старинной
России, из той предыдущей Дореволюции), выписываем на двоих и по очереди
читаем. КАК БУДТО мы дома - на Петроградской. Я - на Ораниенбаумской, а она
за углом, на Гатчинской. Утром мы просыпались и созванивались - у кого будем
кофе пить? Счастье ненормированного рабочего дня...
Она меня и провожала. Все, что угодно я могла предположить, уезжая в
Америку "навсегда", но только не продолжение этих безумных кофеепитий - тут
в Нью-Йорке.
Я через год написала ей письмо, и после первого путча она принесла мне
его и прочитала эти строчки:
"...Вали оттуда, вали скорее! Ты не себя, ты Алешу должна оттуда увезти
- он слишком хороший мальчик. Ты же знаешь, как у нас бывает - вот там
сейчас ебнет, и пусть даже не сильно, пусть даже погибнут только пятеро
мальчиков - но это будут самые лучшие, самые вот такие - как твой, потому
что такие выскакивают под танки - за Родину первыми - ВСЕГДА. И твой -
выскочит. Увози!"
В общем, я ошиблась в своем предсказании на двух мальчиков. Одного как
раз увезли по моему совету. Ирка взяла сына - закинула его в Германию к
дальней родне (она из петербургских немцев - часовщиков), а сама сюда -
неизвестно за каким хером - знаменитая мухинская красавица Ирка - идиома
превращается в казарменную шуточку - к началу моего рассказа уже было
известно за каким: уже возник на горизонте черновицкий еврей Эмиль Лудмер,
(Ирка для простоты звала его Шуриком), прошедший питерскую Консерву по
классу рояля, Израиль, Бельгию, (там он купил землю и стал Вассалом
бельгийского короля - а попросту - гражданство получил), Париж - (там он жил
в замке у графа и плавал пианистом на пароходике по реке-Сене), но бродяжий
дух его из Парижа вынес и донес до квартирки для бедных на Ист-Сайде, а это
я вам скажу - сокровище. Вторым его сокровищем являлась мечта каждого
провинциального еврея - красавица-шикса, то есть Ирка. Ирка, стало быть,
была уже пристроена, а я - не вполне.

Ярмола меня вроде как не любил. То есть физически - он меня любил - со
здоровым физиологическим интервалом в три-четыре дня, но душой он явно со
мной не лег - это было по всему заметно - супом не угощал (он вообще был
скуповат, как многие старые холостяки и ухаживанье его за дамами выражалось
не в походах в ресторан, а в варке им грибного супа - мои предшественницы
говорили, что суп был с песком и несоленый, но мне он и такого не
предлагал). В гости не брал меня с собой и даже не любил, когда я оставалась
ночевать. А я оставалась иногда и писала, сидя в ванной на полу поэму о двух
наркоманах - питерцах, живущих в отеле для нищих "Вашингтон-Джефферсон".
Поэма называлась "Сердце моряка" и рассказывала о моей любви к Ярмоле, то
есть о тоске по Родине, о которой нельзя было говорить впрямую, потому что
мы все сами себе Родину отменили - и хули ж теперь? Еще ТЕ из Ярмолиной
волны могли тосковать - их выгнали из страны злое "КейДжиБи" и паганая
"Софья Власьевна", а мы то, вроде как уехали, как раз от страха перед их
отсутствием.
И теперь нужно было представить себе, что все КАК БУДТО нормально
хорошо и правильно. Что у нас там КАК БУДТО не было еще одной МАЛЕНЬКОЙ
РЕВОЛЮЦИИ, и сейчас там не происходит НЕБОЛЬШАЯ ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА, а просто
мы вот такие любители свободы и демократии, или мы невероятные любители