"Александр Белокопытов. Своя рыба и река " - читать интересную книгу автора

лишь бы не работать. Я так не могу. Мне только подбрасывай. А я, если ко мне
с лаской и нежностью, - горы сворочу! Силы во мне - невпроворот. И дом будет
полная чаша, и все остальное в порядке. Живи и радуйся. Только бы любовь
была.
Когда ее первый раз увидел, все во мне от восторга онемело. Сама
маленькая, чернявенькая, не то чтобы уж особенно красавица, но милая очень.
И родинка еще эта самая у губ... Заныло все у меня внутри, ну, чувствую,
погибло мое сердце. А раз так, надо жениться. И женился! Окрутил ее! Двух
месяцев не прошло, а я уже в законном браке, прощай свобода!
Поначалу хорошо жили, ворковали, как голубки, и все по гостям ходили и
ездили, любила она по гостям шататься. С год у нас медовый месяц
продолжался, нагядеться друг на друга не могли. А потом как отрезало. Стала
она меня пилить. Не на пилораме, а пилит, и, главное, ни за что, не за дело.
Было бы за что, я бы понял, а то за просто так, за здорово живешь. Это ей не
так, то не этак. Вечером спать ляжем, она к стенке отвернется и молчит. Я
ведь знаю, что не спит, я - к ней, а она в стенку вжимается и молчит. А у
меня сердце кровью обливается. Что делать?
Дальше - больше. Стала она меня просто поедом есть. И опять ведь ни за
что! За красивые глаза, и откуда в ней, маленькой такой, симпатичной, сразу
столько злости и ненависти ко мне обнаружилось, не знаю. Я уже не
выдерживаю, говорю: "Что ж ты меня грызешь по живому, ведь я же живой
человек и муж тебе, не враг?"
- Ты бы поучил ее маленько, приложился бы... - подсказывает один из
слушателей.
- А-а-а, - морщится рассказчик, - что толку! Ну, приложился бы, ну,
сделал бы шелковой, но я не покупного хочу, настоящего! Да и человек я
незлобный по натуре, ругаться не люблю, а уж до рукоприкладства... Если бы с
мужиком, куда ни шло, а с ней... Да и рука у меня тяжелая. Мало не
покажется, - заворачивает рубашку, сжимает кулак. Рука действительно
тяжелая, литая. Новые знакомцы смотрят на него с уважением.
- Дальше совсем до смешного дошло. Стала она за предметы хвататься.
Замахиваться. Почувствовала мою слабину. А я ничего понять не могу. Что ни
скажу - опять не то, опять невпопад. А раз и навернула. Мешалкой. Бровь
рассекла. Сама распалилась, кричит: "Ну, хрюкнул? Ты у меня хрюкнешь eщe,
тюремщик! Волк в овечьей шкуре!" Я в полном недоумении. Палку, конечно,
вырвал, сломал. "Тюремщик, - думаю, - ладно". Я действительно был на
"химии". По глупости, за невиновность свою сидел. Но почему волк в овечье
шкуре? Никак этого уразуметь не могу. Не притворяюсь я перед ней, весь как
на ладони. Отер кровь, спрашиваю: "Волк-то почему?" Сильно мне интересно
стало. А ей только этого и надо: "Во-во, глядите, опять клыки показал!"
Потом села на пол, заплакала в голос, заревела, по-детски как-то, жалобно...
Он замолчал, закурил, руки слегка тряслись.
- Ну и что дальше?
- А ничего. Развелись и дело с концом. Напоследок не выдержал я,
сказал: "Да-а, трех лет мы с тобой не прожили, а оторвала ты у меня кусок
жизни, порядочный кус оттяпала". Уехала обиженной, мол, обидел я ее
последними словами, даже расстаться по-людски не могли, будто ничего меж
нами хорошего не было. К матери укатила, за триста километров. Там замуж
вышла. Встречался, конечно, веселая, все шутит, шутит, за руку меня треплет,
ласковая такая, будто и не она сроду. Спрашивает: "Ну как ты?" "Как? Да