"Сол Беллоу. Между небом и землей" - читать интересную книгу автора

Она решила, что мы имеем право на праздник. Новый год мы не встречали. Год
был неважный - тем более повод посидеть за бутылочкой французского вина и
вкусно поужинать. И Айва решила: почему не сегодня?
Я приехал надземкой, вышел на Рэндольфа и Уобаш. В одном конце улицы
змеились красные мазки, в другом - висела черная полоса, будто мягко
намеченная углем, и в ней дрожали многоточием береговые огни. Толпа на
платформе - час пик-плавилась в налетавших лучах поезда. Каждый поезд
оставлял по себе интервал тьмы, настигавшей на повороте прощальное цветное
подмигиванье заднего вагона. Искры снизу, с улицы, застревали в тяжелых
лежачих ступенях шпал. Голуби под закопченным железом карнизов уже спали. Их
ватные тени падали на афиши и от каждого поезда вздрагивали, будто с крыши к
ним на насест прыгнул стервятник.
Я пошел по Ист-Рэндольф-стрит, останавливался поглядеть на роскошные
яства и экзотические фрукты. Вышел на дымный проход у библиотеки, откуда
выныривают вагоны на юг, и вдруг прямо передо мной растянулся человек. Миг-и
меня зажала толпа, и с расстояния, наверно, не такого большого, как
казалось, от вагона на Коттедж Гроув смотрел вниз конный полицейский.
Упавший был почти старик, хорошо одет. Шляпа лежала, прижатая большой
лысой головой, язык выпал, губы как-то вспухли. Я нагнулся, подергал
воротничок. Отскочила пуговка. Полицейский уже к нам пробивался. Я
посторонился, вытирая руки бумажкой. Мы вместе смотрели в лицо упавшему.
Потом я всмотрелся в лицо полицейского. Длинное и узкое, как сапог. Резкое,
красное, исполосованное ветром, мощные челюсти, седые бачки перехвачены
ремешками жесткой синей фуражки. Он свистнул в свисток. В этом не было
необходимости. К нам уже бежали люди в мундирах. Первым добежал тоже человек
пожилой. Наклонился. Ощупал карманы несчастного, извлек старомодное, на
шнурках, как у моего отца, портмоне. Поднес к глазам карточку, разобрал
фамилию. Широкий плащ жертвы задрался, ходуном ходили грудь и живот, он
жадно ловил воздух. Толпа, теснясь, пропустила "скорую помощь". Взвыла
сирена. Зеваки нехотя разбреда-
лись. И это багровое лицо сейчас побелеет, перестанут метаться
забрызганные руки, отвалится челюсть? Может, просто эпилептический припадок?
Уходя вместе со всеми, я ощупал лоб, его саднило. Пальцы прошлись по
шраму: тетя Дина оставила в ту ночь, когда умерла мама. Нас кликнула
сиделка. Мы сбежались из всех комнат. Мама была, наверно, еще жива, хоть
глаза уже закрыла, потому что, когда тетя Дина к ней припала, мамины губы
дрогнули и криво сложили последнее слово, может быть, поцелуй. Тетя Дина
взвыла. Я пытался ее оттащить, она, обезумев, вонзила в меня ногти. В
следующее, застланное мгновение мама умерла. Я смотрел на нее, стиснув себе
рукой лицо, тетя Дина рыдала: "Она хотела что-то сказать! Она хотела мне
что-то сказать!"
Наверно, для многих в завороженной толпе распростертая фигура была, как
и для меня, предуведомленьем. Без преамбул, вот так, вдруг. Кирпич, балка,
пуля в затылок - и кость вдребезги, как дешевые черепки; или враг похитрей
избегает засады лет; спускается тьма; мы лежим со страшным грузом на лице,
боремся за последний вздох, и он выходит, как скрип гравия под грузным
шагом.
Поднимаясь по библиотечным ступенькам, я видел, как синяя "скорая
помощь" вынырнула из прохода и спокойно посторонилась лошадь.
Айве я не стал рассказывать: расстраивать не хотел. Но сам не