"Сол Беллоу. На память обо мне (Авт.сб. "На память обо мне")" - читать интересную книгу автора

овсянка, поджаренный хлеб, чай. Как водится опаздывая, я задержался, чтобы
заглянуть к маме - она болела. Наклонился над ней, сказал: "Это Луи, я в
школу". Она кивнула. Веки у нее были совсем темные, гораздо темнее лица. Я
выскочил из комнаты, на плече - связка стянутых ремнем книг.
Когда я приблизился к бульвару рядом с парком, из дверей дома выскочили
два мужичонка с ружьями, нацелили их на небо, крутанулись и пульнули в
парящих у крыши голубей. Несколько птиц рухнули на землю, мужичонки
подобрали обмякшие тушки и скрылись в дверях, смуглые субъекты в
пузырящихся рубашках. Охотники кризисной поры и их городская дичь. Только
что на скорости пятнадцать километров в час мимо проползла полицейская
машина. Мужичонки переждали, пока она проедет.
Никакого касательства ко мне они не имели. Я упоминаю о них только
потому, что так было. Я обогнул пятна крови, пересек бульвар и вошел в
парк.
Справа, за оголившимися кустами сирени, снежный наст был порушен.
Вечерами в непроглядной тьме мы со Стефани там обнимались, ласкались, я
запускал руки под ее енотовую шубку, под свитер, под юбку, мы целовались
без удержу - подростки они и есть подростки. Ее енотовая шапка с хвостом
сползала на затылок. Она распахивала отдающую мускусом шубу, я прижимался
к ней поплотнее.
На подходе к школе мне пришлось набавить шагу, чтобы проскочить до
последнего звонка. Дома меня строго предупредили: никаких неприятностей с
учителями, никаких вызовов к директору - не то сейчас время. Так что
правил я не нарушал, хотя уроками манкировал. При том что все деньги,
какие мне удавалось раздобыть, тратил в книжном магазине Хаммерсмарка. Я
прочел "Манхэттенскую переправу" [роман Джона Дос Пассоса (1896-1970)],
"Огромную камеру" [основанный на автобиографическом материале роман
Эдуарда Э.Каммингса (1894-1962)], "Портрет художника" ["Портрет художника
в юности" - роман Джеймса Джойса (1882-1941)]. Был членом Cercle Francais
[французского кружка (фр.)] и Дискуссионного клуба старшеклассников.
Сегодня в клубе предполагали обсудить, правильно ли поступил фон
Гинденбург, поручив Гитлеру формирование нового правительства. Но теперь я
не мог больше посещать заседания клуба: после школы я работал. На этом
настоял отец.
После уроков по дороге на работу я зашел домой перехватить кусок хлеба
с висконсинским сыром и посмотреть, не проснулась ли мама. Перед смертью
ей давали сильные снотворные, и с ней почти не удавалось поговорить. У ее
изголовья стояла высокая квадратной формы бутылка с прозрачно-красным
нембуталом. Цвет его не менялся - казалось, он никогда не замутится. Мама
уже не могла сесть, чтобы ей помыли голову, и волосы ее были коротко
острижены. От этого казалось, что черты ее лица заострились, губы
стянулись. Дыхание у нее было хриплое, сухое, затрудненное. Шторы
приподняли до половины. По их низу шли обшитые белой бахромой фестоны. Лед
на улицах был грязно-серого цвета. У деревьев высились сугробы. Стволы
мертвенно чернели. Ограждавшая их от зимы шершавая, точно крокодилий
панцирь, кора собирала на себе всю копоть.
Мама, даже когда не спала, говорила с трудом - она задыхалась. Иногда
она объяснялась жестами. Дома не было никого, кроме сиделки. Отец ушел по
делам, сестра была на службе, братья занимались своими шахер-махерами.
Старший, Альберт, работал у юриста в "Петле". Брат Лен достал мне работу