"Генрих Белль. Чем кончилась одна командировка" - читать интересную книгу автора

процессе примечательно и о чем ему следует писать: полное признание
обвиняемых, их преступление, их личности, но прежде всего тот факт, что
прокурору угодно было усмотреть в этом странном поступке Грулей всего лишь
"нанесение материального ущерба и нарушение общественного спокойствия",
игнорируя фактические обстоятельства дела, то есть поджог.
Далее супруге адвоката, которая и сама cum laude[1] защитила
диссертацию на степень доктора прав, показалось существенным помимо спешного
назначения разбирательства помещение обвиняемых в здании суда, где временно
были оборудованы две тюремные камеры, в которых им, как то стало известно в
Биргларе, жилось как рыбе в воде, а также то обстоятельство, что дело
назначено к слушанию в суде первой инстанции, да еще под председательством
уходящего на пенсию д-ра Штольфуса, на все лады прославляемого за гуманность
в прошлом и настоящем.
Брезелю, хотя он только-только начал разбираться в основах
судопроизводства, тоже подумалось, что такое дело должно было бы слушаться
при участии судебных заседателей, а не разбираться одним судьей. Адвокатша
это подтвердила, но тут же обернулась к докладчику, прелату д-ру Кербу,
которому, видимо, уже наскучили эти провинциальные пересуды, и попросила его
дать два-три основных положения господину Брезелю для его статьи о
сегодняшнем докладе, ибо, не будучи католиком, он-де весьма интересуется
всем происходящим в христианском мире.
В тот же вечер Брезель говорил в редакции со своим шефом д-ром
Хольвегом обо всех этих юридических тонкостях, диктуя ему прямо в наборную
машину статью о докладе прелата, - редактор любил на деле доказывать, что он
как свои пять пальцев знает ремесло наборщика и печатника. Хольвег, которому
энтузиазм Брезеля нравился, хотя, как он выражался, временами и "давил на
мозги", счел необходимым изменить в его статье выражение "весьма
оптимистично" на "не без надежды", а "с великолепным либерализмом" - на "не
без доли свободомыслия" и поручил ему написать для "Дуртальботе" отчет о
процессе Грулей.
Затем он вымыл руки с той детской радостью, которая всякий раз его
охватывала после праведного "истинного труда", сел в машину и укатил за
несколько километров в Кирескирхен к товарищу по партии и депутату,
пригласившему его обедать.
Хольвег, человек лет пятидесяти с небольшим, благодушный и
обходительный, хотя по природе и несколько апатичный, не подозревал, от
какой неприятности он избавил своего приятеля, первым заговорив о странном
деле Грулей. Больше всего его удивляло, что государственная власть,
суровость которой, в чем бы она ни проявлялась, он всегда клеймил позором и
будет клеймить и впредь, на этот раз выказала себя столь мягкой; чрезмерная
предупредительность властей, продолжал он, представляется ему не менее
подозрительной, чем их чрезмерная суровость; как либерал, он считает своим
непосредственным долгом и в данном случае разбередить рану.
Хольвег не в меру разговорился, но хозяин деликатно остановил его,
заметив, что не стоит переоценивать события в Биргларском округе, как то уже
не раз с ним случалось, - к примеру, в деле Генриха Грабеля из
Дульбенвейлера, которого Хольвег без долгих размышлений объявил мучеником
свободы, тогда как на деле тот оказался всего лишь мелким аферистом и жалким
хвастунишкой, любителем схватить то, что плохо лежит. Хольвегу пришлось не
по вкусу напоминание о деле Грабеля: для этого типа он, что называется,