"Генрих Белль. Даниэль справедливый" - читать интересную книгу автора

своим великолепием, и сейчас еще на разрушенных стенах сохранилась та желтая
краска, которая когда-то показалась ему такой благородной.

- Доброе утро, господин директор, - сказал ему кто-то, проходя мимо, он
не заметил, кто именно, только успел рассеянно кивнуть в ответ, но знал
наперед, что тот, войдя в учительскую, скажет: "Старик наш опять того..."
"У меня есть три возможности, - думал он, - я могу как бы впасть в
детство, снова стать тем мальчишкой, который сидит на ступеньке, могу
остаться человеком с бледным, одутловатым лицом и могу превратиться в дядю
Томаса". Малозаманчивым казалось остаться самим собой и до конца дней нести
свой тяжкий крест - быть на людях словно в маске; вновь стать мальчишкой
тоже не очень соблазняло: примостившись за кухонным столом, без разбору
глотать книги, книги, которые любил, которые ненавидел, - он их просто
пожирал, - и каждую неделю вести борьбу за бумагу и черновые тетради,
которые исписывал какими-то заметками, расчетами, набросками сочинений;
каждую неделю ему нужны были тридцать пфеннигов, и он воевал за них до тех
пор, пока учителю не пришло в голову дать ему старые тетради, с незапамятных
времен валявшиеся в подвале школы, чтобы он вырвал из них все чистые
страницы, но он вырвал и те, что были исписаны только с одной стороны, и
дома сшил из них черными нитками толстые тетради, а теперь он ежегодно
посылал в свою деревню цветы на могилу учителя.
"Никто так и не узнал, - думал он, - какой ценой мне все далось, никто,
разве что Альфред, но Альфред выразил это глупым словом "ressentiment".
Бессмысленно говорить об этом, бессмысленно пытаться что-либо объяснить, и
меньше всех это способна понять женщина с красивым лицом, которая всегда
лежит рядом со мной в постели".
Он постоял еще несколько мгновений в нерешительности, весь во власти
прошлого: соблазнительней всего было выбрать судьбу дяди Томаса и все
твердить одну-единственную фразу в ответ на печальный псалом, который пел
хор, скрытый в кулисах мироздания.
Нет, только не стать снова ребенком, это чересчур тяжело: какой мальчик
согласится теперь ходить в черных чулках? Компромиссным решением было бы
остаться человеком с бледным, одутловатым лицом, а он всегда выбирал
компромиссные решения. Он подошел к мальчику, и когда его тень упала на
мальчишку, тот поднял голову и испуганно взглянул на него.
- Как тебя зовут? - спросил Хемке.
Мальчик поспешно встал, залился краской и с трудом выдавил ответ:
- Виерцек.
- Скажи, пожалуйста, по буквам, - попросил Хемке и вынул блокнот.
Мальчик медленно повторил:
- В-и-е-р-ц-е-к.
- Ты откуда?
- Из Воллерсхейма, - ответил мальчик.
"Слава богу, не из моей деревни, - подумал Хемке, - и фамилия у него не
моя. А ведь он мог вполне оказаться сыном одного из моих бесчисленных
кузенов".
- А у кого ты будешь жить в городе?
- У тети, - ответил Виерцек.
- Что ж, хорошо, - сказал Хемке. - Экзамен ты выдержишь, я уверен. У
тебя, наверное, хорошие отметки и хорошая характеристика.