"Генрих Белль. На крючке" - читать интересную книгу автора

люди сами отходят от края. Он только делает вид, будто занят, и, вероятно,
склабится, едва только отворачивается от меня. Как-то раз я решил его
проверить, я мигом подскочил к нему и заглянул ему в лицо. Но не обнаружил
ничего, что подкрепило бы мои подозрения, только страх...
И тем не менее я ему не доверяю; у тих молодчиков больше силы, чем у
нашего брата; они на все способны; на стороне этой банды сила и уверенность
во вседозволенности, в то время как мы - просто ожидающие, у нас ничего нет,
мы ходим по острию ножа, мы балансируем между одной минутой надежды и
другой; в течение двадцати трех часов и пятидесяти девяти минут мы
балансируем на лезвии ножа, и только одна-единственная минута дана нам для
передышки. Эта банда туго натянула поводья, умники с сигнальными железяками,
боровы, видали, перезваниваются друг с другом, пара словечек - и опять мы
выброшены из жизни, выброшены на двадцать три часа пятьдесят девять минут.
Таковы эти люди, которым принадлежит жизнь, эти бандиты...
Его сочувствие наигранно; теперь я в этом твердо убежден; если как
следует подумать, поразмыслить, то выходит, что все-таки он обманывает меня;
они все обманщики. Они задержали ее, я доподлинно знаю, что она хотела
приехать. Она же написала мне: "Я люблю тебя и приеду поездом тринадцать
двадцать". Буду там в тринадцать двадцать, так она написала три месяца тому
назад, точнее - три месяца и четыре дня. Ее удерживают, они не хотят, не
позволят мне увидеть ее, не позволят, чтобы у меня больше минуты была
надежда или даже радость. Они помешают нашему рандеву; сидят себе где-нибудь
и смеются, бандиты; они смеются и телефонируют и хорошо платят этому идиоту
с сигнальной железякой за то, что он каждый Божий день с сострадательной
подхалимской рожей говорит мне: "И сегодня без опозданий, мой господин". Уже
одно "мой господин" является подлостью. Какой я господин, я обыкновенный
несчастный горемыка, живущий единственной минутой надежды. И больше ничего.
Я не господин, и плевал я на его "мой господин". Пусть они все поимеют меня,
но только бы отпустили ее, только бы она приехала; они должны отдать ее мне,
она моя, ведь она написала мне в телеграмме: "Я люблю тебя, буду там
тринадцать двадцать". Там - это где я живу. В телеграммах всегда так. Пишут
"там", а имеют в виду город, в котором живет тот, кому пишут. "Буду там
тринадцать двадцать...".
Сегодня я его прикончу, сегодня я взбешен. Мое терпение иссякло, силы
тоже. Я больше не могу. Если я увижу его сегодня, ему конец. Слишком долго
это продолжается. У меня и денег-то уже нет. Даже на трамвай. Я все
разбазарил. Три месяца и четыре дня я жил за счет продажи своего имущества.
Все разбазарил, даже скатерть; сегодня мне предстоит убедиться, что в доме у
меня ничего больше нет. Хватит только на трамвай, на одну поездку. На
обратный путь уже не хватит, назад придется пешком идти...или...или...
Во всяком случае, этот сигналист будет окровавленным валяться на
рельсах, и поезд, прибывающий в тринадцать двадцать, переедет его; он
превратиться в ничто, как и я сегодня в тринадцать двадцать буду
ничем...или...Господи!
Ужасно обидно, что нет денег даже на обратный проезд; они просто
допекают меня. Эти бандиты держаться друг друга, они управляют надеждой,
управляют раем, утешением. Они все держат в своих когтистых лапах, нам же
позволяют лишь приникнуть к этому губами, и только на одну минуту в день.
Двадцать три часа и пятьдесят девять минут мы должны изнемогать в ожидании;
они не предлагают нам даже искусственный рай. Причем им самим этот