"Генрих Белль. Самовольная отлучка (Авт.сб. "Самовольная отлучка")" - читать интересную книгу автора

особенность, которая могла бы завести нас очень далеко, - так вот, всех
знавших меня, наверное, очень удивили бы и даже умилили мои руки с трауром
под ногтями. Что касается грязных ногтей, то у меня есть на это
исчерпывающее объяснение: в том идейно-казарменном сообществе, чью форму
я, собственно, должен был бы носить (как только поезд отошел, я сбросил в
туалете и упрятал в чемодан все ее составные части, за исключением штанов,
которые не снял из соображений благопристойности, и башмаков, которые
оставил из соображений целесообразности), - в этом казарменном сообществе
я в совершенстве усвоил одно правило: быстро чистить ногти вилкой перед
тем, как их проверяет начальство, то есть за обедом. Но тот день я почти
целиком провел в поезде (денег на вагон-ресторан не было, а следственно,
не было и вилки для чистки ногтей) и поэтому, несмотря на сравнительно
поздний час, разгуливал по дорогам истории с грязными ногтями. Еще и
сейчас, четверть века спустя, сидя за праздничным или за обычным столом, я
с трудом удерживаюсь от того, чтобы быстренько не почистить себе ногти
вилкой; кельнеры нередко мечут на меня грозные взгляды, принимая меня за
голодранца, а бывает, смотрят с уважением, принимая за сноба. Сообщая
читателям об этой моей привычке, я хочу указать на то, какой неизгладимый
след оставляет в человеке военная муштра. Если ваши дети садятся за стол с
грязными ногтями, незамедлительно посылайте их на освидетельствование, а
затем сразу в казарму. Довожу до сведения читателя, которого, быть может,
затошнит или у которого, упаси бог, возникнут какие-либо сомнения
гигиенического характера, что мы в нашем казарменном сообществе не только
вытирали затем вилки о штаны, но и споласкивали их в горячем супе. Время
от времени, когда я остаюсь один - что случается не так уж часто, - то
есть когда меня не опекает и не контролирует теща или внучка и когда я
закусываю не в обществе деловых людей, а сам по себе, на открытой веранде
рейхардовского кафе, я машинально хватаю вилку и чищу ногти. На днях один
турист-итальянец за соседним столиком спросил меня: не является ли это
исконно немецким обычаем, на что я без колебаний ответил: да. Более того,
я указал ему на Тацита и на термин, известный еще со времен итальянского
Возрождения: "forcalismo teutonico" [тевтонская любовь к вилке (искаженная
латынь)]. Турист тотчас же, разумеется, записал это, переврав, в свой
путевой блокнот и шепотом переспросил: "Formalismo tautonico?" Я оставил
его в этом приятном заблуждении, ведь слова "Formalismo tautonico"
"формальная тавтология" звучали очень красиво, почти как "тевтонский
формализм".


Итак, если не считать грязных ногтей, вид у меня был вполне пристойный.
Даже башмаки надраены до блеска. Правда, не моей рукой (я до сих пор
упорно уклоняюсь от этого дела), а рукой моего однополчанина, который не
знал, как отблагодарить меня за оказанные ему услуги. Из чувства такта он
не решался предложить мне ни деньги, ни табак, ни прочие материальные
блага; мой товарищ был неграмотный, и я писал за него пылкие письма двум
девицам в Кельне, которые обитали хоть и недалеко от моего отчего дома
(всего за два или за семь кварталов), но вращались в совершенно незнакомой
мне среде (как раз в той, с которой связывали Агриппину, в той, где Ницше
так не повезло, а позднему Шелеру так повезло). Мой сотоварищ по фамилии
Шменц, сутенер по профессии, в порыве необузданной благодарности