"Генрих Белль. Долина грохочущих копыт" - читать интересную книгу автора

переливающейся через край пеной.

Я не имею права промазать, думал он, вытаскивая из кармана пистолет.
Перед ним была сплошная стена фасадов, он сделал несколько шагов назад к
двери в мясную и чуть было не отдавил руки уборщице, которая мыла
выложенный плитками порог.

- Убирайся отсюда, паразит! - донеслось до него из полутьмы.

- Извиняюсь, - сказал Пауль и встал неподалеку от входа. Мыльная
пена текла у него между ног по асфальту в сточную канаву. Отсюда удобнее
всего, думал он, она висит как раз передо мной, круглая, как луна в
полнолуние. Отсюда я не промажу. Он вынул из кармана пистолет, взвел курок
и, прежде чем поднять пистолет и прицелиться, улыбнулся. Теперь он не
ощущал неодолимой потребности что-нибудь сломать, разбить. И все же он
должен был выстрелить; существуют положения, когда отступать нельзя; если
он спасует, Гриф не уедет в Любек, не увидит белые руки хорошеньких
работниц, не пойдет с какой-нибудь из них в кино. О боже, думал Пауль, ведь
я стою не на таком уж большом расстоянии. Я должен попасть, должен. Но он
уже попал, звон разбитого стекла был, пожалуй, громче звука выстрелов.
Сперва из рекламы вылетел круглый кусок - пивная кружка; потом выпали
сабли; Пауль видел, как из стены дома выскакивают маленькие пыльные облачка
- штукатурка, видел железный круглый остов, на котором держалась
освещенная реклама: по краям его, словно бахрома, висели осколки стекла.

Визг уборщицы заглушил все; она бросилась на мостовую, ринулась
обратно, не переставая визжать; какие-то мужчины тоже закричали, люди
высыпали из здания вокзала, правда, их было не так уж много; народ выскочил
из забегаловки. В доме наверху открыли окно, и в нем на секунду показалась
физиономия Дренша. Но никто из толпы не решался подойти близко к Паулю,
потому что он все еще держал в руке пистолет; мальчик поднял глаза, бросил
взгляд в сторону кладбища: Гриф уже исчез.

Прошла целая вечность, прежде чем кто-то подошел к Паулю и взял у него
из рук пистолет. За это время он успел подумать о многом.

Вот уже десять минут, думал он, как отец орет на весь дом, обвиняет
мать, мать, которой уже давным-давно доложили, что я влез на балкон к
Катарине; об этом, впрочем, оповестили весь город, и никто не может понять,
почему я так поступил и почему выстрелил в светящуюся рекламу пива. Было
бы, наверное, лучше, если бы я выстрелил Дреншу в окно. А потом он подумал,
не пойти ли ему в церковь и не исповедаться ли: но туда его теперь не
пустят. К тому же сейчас уже восемь часов, а после восьми нельзя
исповедоваться. Овечка не напиталась моей кровью, думал он, бедная овечка!

Все дело ограничилось разбитым стеклом, но зато он увидел грудь
Катарины. Она вернется. И теперь у отца наконец появится веская причина
почистить свой пистолет.

Он даже успел подумать о Грифе, который шагал сейчас в Дрешенбрунн,